В пору скошенных трав
Шрифт:
— На той стороне Днепра, южней Киева.
— За Киевом?.. — слабо отозвался голос и растворился в ветре.
Мимо забитых досками витрин вышел за угол Садовой. (В этом доме жил когда-то мальчик Лермонтов, а до войны была молочная. «Молочная» — тоже почти легенда. Странно вспоминать эти легенды… Черкассы взяли, а он про Лермонтова да про молочную.) Подождал, пока проедут машины. Бульварчик в начале Ново-Басманной чернел высоким забором — там зенитная батарея. От одного взгляда на нее переносишься к началу войны. Как бежали к метро… Небо искромсано прожекторами, исхлестано цепями трассирующих пуль, и земля вздрагивает от ударов зениток на бульварчике. Рядом с
Сейчас эта гибель видится уже как самая маленькая из всех потерь.
Тополь запомнился потому, что на следующую ночь Егор впервые дежурил на заводе в бомбежку… Едкий холод молчащих станков и бетонного пола, сквозняки ледяные, грохот зениток, мертвенное свечение, хлынувшее из потолочных окон-фонарей… В пролете две продрогшие фигурки — Егор и его заводской учитель Иван Иванович Усов.
Бомбочка-зажигалка пробила фонарь, и вместе со стеклянными осколками упала в цех… Она лежала совсем недалеко на бетонном полу и горела ярким пятном, словно зайчик, пущенный из зеркала… Там поднимался белый дымок… И еще осыпались стекла… А пятно света все росло… А они стояли и смотрели… Потом Иван Иваныч схватил клещи, подцепил ее и сунул в ящик с песком, и свет пропал — только шипенье… И снаружи, совсем неподалеку, стали рваться фугаски. Пол вздрагивал, и всё сыпались стекла. Усов повлек Егора вдоль пролета к огромному станку. Забрались под него, легли на обжигающий металл, но холода не чувствовали — бомбежка приближалась — тут под стальной махиной самое безопасное место. Даже если кровля обрушится…
Усов был спокоен, потому и Егор не слишком боялся. Улегшись поудобней, Иван Иваныч спросил вдруг: «Кто ж это самолеты изобрел?..» Вопрос показался странным и ненужным. Егор перед самой войной прочитал книжку про братьев Райт и, несмотря на то что вопрос показался сейчас странным, стал рассказывать… Усов прервал его крепким словцом и добавил: «Этих братьев надо бы тогда ж связать да как щенят — в пруд. И делу конец!..»
После отбоя тревоги, к утру, промерзшие, отправились домой.
Погасшую зажигалку Егор сунул в карман. Дома рассмотрел оплавленный корпус бомбы, где песчинки спеклись в стекло. На зеленом стабилизаторе — четкий штампик: «1938» и номерок… И так дико держать в руке эту штучку, аккуратно изготовленную, когда Егору было всего двенадцать, и прилетевшую из Германии вчера ночью…
На этом рабочая карьера у Егора и закончилась. Жестоко простудившись, он слег, попал в больницу, где провалялся до весны сорок второго…
Это всё — впромельк, само собой крутанулось во тьме, в памяти — не понять где…
Вытянув руки, вошел в непроглядность парадного. Отсчитал девять шагов… Слева должны быть перила… Взялся за холодное дерево, закрыл глаза (все равно не нужны), медленно поднялся на второй этаж. Запыхался, задохнулся, постоял перед дверью…
В коридоре темнота. Наверное, свет отключили. Расставив руки, чтоб не наткнуться на стену, отмерил двадцать один шаг и увидел робкую полоску света в щелке под дверью.
И голос мамы оттуда… Пришла! Склонившись у моргаса — едва мерцавшего фитилька, заправленного в пузырек с керосином, — она чистила картошку. Увидела Егора… Губы покривились, и слезы на глазах…
— Чего, мам?
— Так… — Пересилила себя: — Ужин готов. Садись.
Нет, нет. Совсем не «так»… Егор знал, что не «так»…
— От
Испугавшись его вопроса, отошла к письменному столу, протянула бумажку.
— Тебе повестка в военкомат.
Слышно, как желтое семечко огня потрескивает в тишине.
Егор облегченно вздохнул. Вот когда ответили. Думал, там и забыли про заявление. Нет, все-таки не забыли. Что же в повестке?.. Постоял минутку, подождал, поднес бумажку поближе к фитильку… В голове — готовый ответ, который ждал и берег, и поэтому боязно, что слова на бумаге не совпадают с теми, которых хотелось, с которыми свыкся, думая об ответе…
«Переосвидетельствование»…
Бросил повестку на стол и расстегнул шинель.
Так это ж не ответ на заявление… Просто очередное переосвидетельствование… Очередное. Что ж они не читали, что ль, заявления-то?.. При чем тут переосвидетельствование… Ведь заявление приняли, записали, в папку положили… А может, так и надо?.. Без врачей сам военком не может ведь решить… Да. Наверное, так и надо! Это просто такой вызов — повестка, и всё.
— Раздевайся. Чего стоишь? — Вытирая слезы, мама ушла к печурке за ширму.
Бабушка заворочалась на кровати, что-то зашептала.
Наверное, еще что-то… Когда они шепчутся — всегда что-то скрывают. Но сейчас это уже неважно, главное, что об отце ничего тревожного. Значит, все хорошо. И приближается хоть какая-то ясность с заявлением. Это вовсе уж прекрасно!
Последнее время, занятый в школе с утра до ночи, Егор не часто вспоминал о своем замысле, а теперь, когда кончили работу, опять подумалось о дальнейшей судьбе, о военкомате… С радостью припоминалось, как не на шутку пилил и махал топором, — и ничего не случилось с сердцем… Значит, и на комиссии все пройдет гладко. Вернулось здоровье.
Где-то мимо сознания проскользнуло, как мама невнятно сказала: «потом», а бабушка все шушукает, шушукает…
А дома тепло. Можно шинель снять.
Мама вынесла кастрюлечку, завернутую в кусок старого ватина. Повестка так ее обеспокоила, что ни о чем больше не может говорить — все вздыхает, вытирает глаза. Поставила кастрюлечку на стол, сжала подбородок худыми пальцами, задумалась.
Ладно, ужин подождет. Егор подхватил моргасик, переставил на письменный стол, осветил карту, приколотую к стене. Так… Где ж они, Черкассы? Вот! Перенес булавку с флажком, оттянул красную нитку, обозначавшую линию фронта.
— Погляди-ко, мам, вон куда отогнали!
Мама подошла, но смотрела не на карту, а ему в лицо; погладила по волосам и трудно улыбнулась. Вот ведь — улыбнулась. Значит, все в порядке.
Положила картошки. Егор съел и не стал отказываться от добавки. И мама вовсе повеселела.
У нее действительно еще была новость: в поликлинике семьям фронтовиков д а л и п о т р и б о л ь ш и х п о л е н а березовых дров, совсем сухих! Дрова уже привезли и распределили. Мама уложила их в кабинете под столом. Врачиха пообещала санки. Завтра поленья надо привезти домой.
Это ж просто чудо! Егор знал и ждал хорошей новости, но о такой и не мечтал! Опилок и обрезков, принесенных из школы, едва хватало на топку. И вот — целое богатство: три полена!..
А мама рассказывает уже про двойняшек, родившихся у нее на участке три месяца назад. Их окончательно выходили, теперь они здоровы, опасность миновала (очень уж слабенькими родились — мама много ночей дежурила возле них). У той женщины еще трое детей, и они вшестером жили в десятиметровой комнатенке. У них кровати в два яруса. Как в вагоне… И вот сегодня исполком д а л и м о т д е л ь н у ю к в а р т и р у!