В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Уайтлок Анна

Когда Елизавета снова села и жестом велела подать послу табурет, де Месс передал ей добрые пожелания короля Франции и желание «узнать о ее благополучии и здравии». Сидевший напротив Елизаветы посол видел «целиком открытый лиф ее платья» и грудь, которая показалась ему «несколько морщинистой», хотя, как он добавил, «можно видеть, что ниже ее кожа необычайно бела и нежна». Она была обильно увешана драгоценностями; на шее у нее посол увидел жемчужное ожерелье, а на голове был рыжий парик «с большим числом блесток из золота и серебра», также подчеркивавших ее целомудрие. [1176] Лицо же «кажется и выглядит очень старым», заметил посол. «Оно длинное и худое, а зубы у нее желтые и неровные… те, кто видел ее раньше, уверяют, что слева их меньше, чем справа. Многих зубов недостает, и потому ее нелегко понять, если она говорит быстро».

1176

Ibid., 25–26, 36–37.

Когда де Месс завел речь о мирном договоре с Францией, его поразила нервозность королевы: казалось, она ни минуты не может посидеть спокойно. Сначала она сидела в кресле и то и дело перебирала пальцами оборку на платье. Затем встала и принялась

расхаживать туда-сюда, дрожа от переполнявшей ее энергии, и то распахивала вырез на платье, то закрывала его. Она жаловалась, что в камине развели слишком жаркий огонь, что дым щиплет ей глаза. Позвали слуг, чтобы огонь уменьшили; де Мессу пришлось ждать, пока на шипящие поленья выливали ведра воды. Когда де Месс собрался уходить, Елизавета снова выразила огорчение, что французские гости видят ее в таком состоянии. Она подозвала их к себе и «обняла всех с большим обаянием и с улыбкой».

Неделю спустя, когда де Месс должен был увидеться с королевой во второй раз, она снова была недовольна своим внешним видом. По словам де Месса, Елизавета должна была прислать карету, чтобы его привезли во дворец, но в последнюю минуту все отменила, посмотревшись в зеркало и заявив, что она «слишком больна» и «не хочет, чтобы ее видели в таком состоянии».

На следующий день аудиенция все же состоялась, и де Месс заметил, что Елизавета выглядела «лучше, чем прежде». Она приняла его в красивом платье из черной тафты, с юбкой из белой парчи. Лиф платья и нижняя рубашка были расшнурованы. Посла снова поразило то, как часто королева распахивала лиф; по его словам, «можно было видеть ее живот до самого пупа». [1177] Таким странным поведением, провокационным и присущим более молодым женщинам, Елизавета, возможно, стремилась доказать и де Мессу, и себе самой, что она по-прежнему привлекательна и еще может нравиться. Многие иностранные сановники, побывавшие при дворе, утверждали, что Елизавета постоянно обнажала грудь.

1177

Ibid., 36–37.

Де Месс пишет, что королева приветствовала его «весело и бодро»; она села на трон и велела, чтобы гостю подали табурет. Она называла себя «старой дурой» и сетовала на то, что посол, «повидавший стольких мудрецов и великих правителей», вынужден беседовать «с бедной глупой женщиной». [1178] Де Месс, как и подобает, ответил комплиментом, «сказав, что слышал о ее добродетели, красоте и совершенстве от иностранных правителей, но это ничто по сравнению с тем, что я увидел собственными глазами», что явно порадовало королеву. Де Месс заметил, что Елизавета очень радуется, если ее хвалят за «рассудительность и благоразумие, и она очень любит пренебрежительно отзываться о своем уме и рассудке, чтобы у собеседника появилась возможность сделать ей комплимент». Что касается внешности, «она говорит, что никогда не была красавицей, хотя тридцать лет назад и пользовалась такой репутацией»; однако де Месс заметил, «что она старается очень часто упоминать о своей красоте». Елизавета всю жизнь гордилась своими длинными тонкими пальцами, она даже сняла перчатку, чтобы показать де Мессу руку. Как он позже записал в дневнике, «в прошлом она была очень красива, но сейчас слишком исхудала, хотя ее кожа до сих пор очень бела».

1178

Ibid.

Иными словами, встретившись с Елизаветой, де Месс увидел не величественную, вечно молодую красавицу с парадных портретов, а стареющую живую женщину, разменявшую седьмой десяток. Однако Елизавета по-прежнему оставалась привлекательной, даже красивой. Она была «высока и грациозна», и, «насколько возможно, она сохраняет достоинство, держится скромно и вместе с тем изящно». Что же касается ее «природных форм и пропорций», посол счел их «совершенными». Он добавил, «если не считать лица, которое выглядит старым, и зубов, невозможно увидеть женщину в таком бодром и живом состоянии ума и тела». [1179]

1179

Ibid., 25–26.

Неотъемлемой частью образа королевы был ее гардероб. Со временем наряды Елизаветы становились все более сложными и искусными, они служили средством для отвлечения внимания от ее стареющей плоти. Де Месс с изумлением узнал, что у Елизаветы более 3 тысяч платьев, которые хранятся в Большом гардеробе в Вестминстерском дворце. Сюда входило около 102 «французских платьев», 100 «свободных платьев» и 67 «круглых платьев», 99 мантий, 127 плащей, 85 дублетов, 125 юбок и 126 нижних юбок. [1180] Наряды для королевы шились из дорогих тканей и были богато расшиты розами, солнцами, лунами и планетами, гранатами (еще один символ девственности), змеями (олицетворяющими мудрость) и шиповником (символом чистоты и благоразумия). Таким образом, наряды королевы служили важным способом передачи определенных данных или прославления ее добродетелей. Ее платья, такие же парадные, как и портреты, служили средством, с помощью которого сглаживалось растущее несоответствие двух лиц королевы.

1180

Опись от июля 1600 г. BL Stowe MS 555/2; Arnold, Queen Elizabeth’s Wardobe Unlock’d, 251–334.

В 1593 г., когда Джон Эйлмер, епископ Лондонский, прочел проповедь о «тщете слишком вычурного украшения тела», он навлек на себя «великое недовольство» Елизаветы. Она сказала своим дамам, что, «если епископ будет и дальше распространяться о подобных вещах, она решит, что он достоин рая, но в таком случае ему следует ходить без посоха и снять мантию; наверное, епископ никогда не видел ее королевского гардероба, иначе он выбрал бы другую тему». [1181] В самом деле, как заметил Джон Харингтон, если бы епископ вначале поинтересовался размерами гардероба ее величества, он написал бы проповедь о чем-нибудь другом. [1182] Последняя аудиенция де Месса с королевой состоялась в канун Рождества 1597 г. Его провели во внутренние покои; войдя, он увидел, что Елизавета сидит за спинетом.

Услышав шаги, королева оглянулась, посол изобразил изумление и извинился за то, что помешал ей. Королева ответила, «что очень любит музыку и что играла павану», на что де Месс ответил, что она «превосходный знаток и у нее репутация настоящей музыкантши». По его словам, занятия музыкой доставляли Елизавете большое удовольствие; она с радостью наблюдала за тем, как танцуют ее фрейлины, и, «даже если она сильно уставала», она «улыбалась дамам», которые часто подходили к ней и «демонстрировали свое почтение», а затем возвращались к танцам. [1183] Перед уходом де Месс спросил Елизавету, что рассказать о ней королю Генриху. Подойдя к нему вплотную, королева велела ему передать, что «нет на земле создания… которое относилось бы к нему с такой привязанностью и так желало ему добра и процветания, как она, но она просит его учесть положение, в какое она поставлена; она женщина, старая и ни на что сама не способная; ей приходится иметь дело и с представителями знати в самом разном настроении, и с простолюдинами, которые хотя и демонстрируют всячески свою любовь к ней, тем не менее переменчивы и ненадежны, отчего она вынуждена всего бояться». Хотя простые подданные по-прежнему демонстрируют любовь к своей королеве, многие представители знати ропщут и уверяют, что «англичане больше не подчинятся правлению женщины». [1184] Затем она завела речь «о покушениях на ее жизнь и на ее государство» и объяснила, что находит «непостижимо странным» обращение с ней короля Испании; «она бы ни за что не поверила, что все совершается по его воле»; тем не менее он «отправил в Англию с такой целью пятнадцать человек, которые во всем признались».

1181

Harington, Nugae Antiquae, II, 215.

1182

Arnold, Queen Elizabeth’s Wardobe Unlock’d, 4–5.

1183

Collins (comp.), Letters and Memorials of State, II, 155.

1184

A journal of all that was accomplished by Monsieur de Maisse, 12.

Елизавета начинала бояться будущего. Она говорила о том, что стоит «на краю могилы». Она высказалась неподдельно искренне; впрочем, осознав, что именно она только что сказала иностранному послу, она быстро одумалась и добавила: «Надеюсь, что я не умру так скоро, господин посол, и я не так стара, какой меня считают». [1185]

Глава 52

Маска юности

После многих неудачных попыток покушения на Елизавету и поражения испанской Армады при дворе возникло модное течение. Представители знати считали своим долгом носить какой-нибудь знак верности и любви к королеве, а она взамен дарила им миниатюры со своим изображением в знак своей любви. Однако, с ростом спроса, росла и необходимость следить за качеством воспроизводимых образов, дабы на них не проступали истинные черты Елизаветы. На портретах необходимо было изображать не истинное лицо королевы, но лицо гораздо более молодой женщины. Елизаветинские министры следили за созданием и распространением королевского образа с ранних лет ее правления. В 1563 г. Уильям Сесил составил черновик воззвания, в котором упоминались серьезные и неприятные «ошибки и искажения» в популярных портретах, имевших хождение в народе: «Ввиду того что все слои подданных ее величества, как благородного происхождения, так и простолюдины, желают приобрести портрет и изображение благороднейшей и любимейшей особы ее королевского величества, всевозможные художники уже изобразили или ежедневно пытаются наскоро изобразить портретное сходство с ее величеством в живописи, гравюре и рисунке, однако до настоящего времени ни одному из них не удалось отразить природного сходства с особой ее величества, которое льстило бы оригиналу; напротив, большинство из них допускают досадные ошибки, чем верноподданные ее величества недовольны».

1185

Ibid., 82.

Сесил выдвинул предложение: до тех пор пока не найдут подходящего живописца, которому королева согласится позировать, запрещается «рисовать красками, карандашом, делать гравюры или изображать портрет и фигуру ее величества». [1186] Хотя воззвание 1563 г. сохранилось лишь в черновике, оно доказывает, что «природное сходство» стало главнейшей целью портретной живописи с первых лет правления Елизаветы.

Теперь, более тридцати лет спустя после ее восшествия на престол, правительство снова озаботилось изображением королевы; прокламация, изданная в 1596 г., была составлена в недвусмысленных выражениях. Все «неподобающие и неточные» портреты королевы подлежали уничтожению. [1187] Художники, неспособные запечатлеть «природное сходство», назывались не просто заблуждающимися, как подразумевалось из прокламации 1563 г. Их деятельность приравнивалась к оскорблению величества. Теперь такие портреты оскорбляли уже не «верноподданных ее величества», а саму королеву.

1186

TRP, II, 240–241.

1187

APC 1596–1597, 69. См.: Roy Strong, Gloriana, 20.

Изменилось и назначение королевского портрета, а вместе с ним и определение того, что считалось приемлемым и допустимым. От художников больше не требовалось «достичь природного сходства». Изображая «особу ее величества», они были обязаны всецело передавать «прекрасную и благородную величавость, дарованную ей Богом». Все портреты проверялись главным художником, Джорджем Гауэром, который должен был удостовериться в том, что они соответствуют официально одобренному шаблону. [1188]

1188

APC 1596–1597, 69.