В пятницу вечером (сборник)

Гордон Самуил Вульфович

— А с кем я должен буду поговорить о молодом человеке, собирающем деньги?

— О нем вам беспокоиться нечего. Это мой зять. Он работает проводником, один день в дороге, два дня дома.

— Он у вас только собирает деньги? Винницкий оркестр, как мне известно, возит с собой конферансье, Абрама Пекера из Казатина. Вы слышали, наверно, о нем? Он был партизаном.

— Абрам Пекер? Какой он конферансье? Обычный бадхен. А вот мой зять флейтист что надо. Вот лежит его флейта. Я думаю, вы не обиделись, что мы вас приветствовали без флейты? Михка, иди сюда! Можешь снять спецовку и взяться за работу. Раз девочка с косичками

села за стол, значит, больше туш играть не придется. Копл, — обратился он к скрипачу, — что мы будем сейчас играть? «Тумбу» или «Биробиджанскую веселую»? Что вы скажете о человеке с бородкой, который, не сглазить бы, так разговорился, что не может остановиться? Целый час проповедует.

— Тебе не мешало бы, Сендер, послушать, что он говорит, — сказал шаргородский физкультурник, очевидно дирижер капеллы.

— Что? Опять гетто и снова гетто? Сколько можно об этом рассказывать? И кому он рассказывает, мне? Я пробыл в жмеринском гетто не меньше, чем он в крыжопольском.

— Совсем не о гетто, а о местном заводе он говорит.

Человека с остроконечной бородкой — он стоял с рюмкой в руке — музыканты уже дважды перебили, один раз тушем в честь «свата со стороны жениха» и второй раз военным маршем в честь женщины с орденами и медалями. Но оратору это, видно, не мешало, наоборот, в перерывах он, вероятно, обдумывал продолжение своей речи.

Чем дольше человек говорил, тем становилось очевиднее, что за последнее время он побывал во многих здешних местечках. И о чем бы ни говорил, он тут же добавлял, что всюду теперь одинаково. Он говорил это и в связи с тем, что у них в Крыжополе нет недостатка в женихах и невестах и что среди молодежи в механических мастерских, где он работает, почти не встретишь ребят, которые не собираются учиться или уже не учатся, и когда вспоминал, что говорила тетушка Шейндл в скверике у вечного огня. Мне показалось, что человека с бородкой я уже видел. Не тот ли это, у которого Ноях поджег собранные в кучку листья?

То, что я задержался возле музыкантов, теперь уже вызвало удивление не только за столом, где сидели жених и невеста, но и за другими столами. Но когда дедушка подозвал к себе девочку с косичками и куда-то ее послал, а Нисон поднялся с места, собираясь что-то объявить, стало ясно: кого-то ждут еще и собираются встретить.

Наконец оратор закончил свой затянувшийся тост, и музыканты опять взялись за инструменты. Я тоже повернулся к выходу и неожиданно увидел в дверях удивленное лицо Нояха.

Теперь уже мне ничего не оставалось, как направиться к Нисону и попросить у него слова. Но до стола я не дошел. Меня остановила девочка с косичками и, протянув мне еврейскую книжку без заглавного листа, попросила у меня автограф. Почему она обратилась ко мне за автографом, спрашивать нечего. Странно только, что Хана и Зелик молчали, когда «свата со стороны жениха» угощали незаслуженным тушем.

Я присел к Нисону за стол и почувствовал на себе столько любопытных взглядов, что не мог отказаться поставить автограф, хотя эту книгу не я написал.

— Как я понимаю, вы что-нибудь нам скажете, — обратился ко мне Нисон и, не дожидаясь моего согласия, попросил музыкантов отдохнуть, а гостей наполнить рюмки.

Я встал и сказал по-еврейски:

— Мазл тов вам, жених и невеста!

Я не сразу понял, почему по столам прошел шепот и почему со всех сторон

вдруг послышалось: «Горько! Горько!» Но когда человек с остроконечной бородкой за соседним столом сказал мне: «Ничего, товарищ, ничего! Продолжайте, как начали, по-еврейски. Для тех, кто не понимает, мы переведем», — я уже не нуждался в объяснении, почему вдруг пристали к жениху и невесте, чтоб они расцеловались. Я просто упустил из виду, что здесь не одни евреи. Но раз здесь такие переводчики, которые переводят «мазл тов» — «поздравляю» — на русское «горько», так лучше я сам переведу свой тост. А чтобы я продолжал его по-еврейски, на этом настояли уже русские гости. Если я ненароком что-нибудь пропускал в переводе, тут же вмешивалась тетушка Шейндл, прибавляя при этом что-нибудь от себя, и таким образом получился уже совместный тост, скорее ее, чем мой.

Когда тетушка Шейндл закончила говорить, возле нас стало так тесно, что не только присесть, но и стоять негде было. Одним или двумя вопросами никто не обходился.

Не вмешался бы вовремя Нисон, кое-кто вообще бы забыл, что гуляет на свадьбе. Но Нисон не забывал, что сваты невесты и жениха ему, младшему сыну Мейлаха и самому молодому дяде невесты, поручили главенствовать на свадьбе. Он-то и подал условный знак, и откуда-то сбоку одна за другой выплыли женщины с румяными медовыми коврижками и, танцуя, закружились возле столов. Вела их бабушка Гитл.

Самую большую и самую красивую коврижку поднесли дедушке Мейлаху. Он по-прежнему сидел возле жениха и невесты, улыбался, и светлые глаза его сияли еще ярче.

Если мамы и бабушки пустились в пляс, как тут усидеть за столом детям и внукам? Но молодежи здесь было тесно. И когда оркестр, игравший «Биробиджанскую веселую», начал, как это принято сейчас, сам себе подпевать: «Коль плясать, так плясать…», молодежь потянулась на улицу.

— Послушайте, — сказал Нисон, пытаясь перекричать помощника фотографа Хаскла, не перестававшего задавать вопросы и мучиться от тесного жилета, обхватившего его, как зашнурованный корсет. — Послушайте, давайте отложим наш разговор и посмотрим, что делается на улице. Папа, ты пойдешь с нами. Может, ты устал?

— От радости, сынок, не устают, — ответил дедушка Мейлах и поднялся из-за стола.

Ночной осенний ветерок так ощипал деревья, что луне негде было спрятаться, и она кружилась над улочкой вместе с танцующими парами, и свадебный шатер постепенно превратился в большой серебряный холм.

— Не вы сегодня спрашивали в гостинице место? Есть свободная комната.

Но воспользоваться комнатой мне не пришлось. Прозорливый Натан Давидович Шадаровский, предупреждавший меня, что раньше чем утром отсюда меня не отпустят, все же немного ошибся: меня не отпустили и на следующий день.

Крыжопольская свадьба, начавшаяся в субботу, продолжалась и в воскресенье и закончилась поздно ночью. Праздник перешел в будни новой трудовой недели.

После ливня

Оказывается, из-за того, что шаргородский автобус ушел из Ярошенко за два часа до того, как я приехал туда из Крыжополя кишиневским поездом, и мне не на чем было добраться до Красного, я оказался в выигрыше. Но в чем заключался мой выигрыш, я узнал немного позже, когда оставил тихую, дремлющую станцию, высокое солнце в небе и вошел в густой, темный лес.