В пятницу вечером (сборник)
Шрифт:
— Пусть раньше согреется немного. Не видишь разве, что с ней творится? Она словно не в себе, из могилы вылезла.
— Господи, — вздыхает Олена, ломая руки, — как Ты можешь терпеть такое?
Проходит несколько минут, и снова раздается стук в наружную дверь, теперь гораздо более сильный и уверенный.
Соломия спрыгивает с лежанки:
— Немцы!
— Что делать, Митрофан? Мы пропали!
Стук в дверь становится все сильнее, кажется, ее вот-вот выломают.
— Что будет, то будет. Надо открыть.
— Стой, папа! Скорее карты сюда! —
Когда Олена и Митрофан сидели уже на печи, прикрывая собой Шифру, и начали играть в карты, Соломия громко крикнула:
— Сейчас, сейчас, я одеваюсь, подождите минутку!
Взбешенный, пьяный Алексей врывается в дом с револьвером в руке:
— Почему сразу не открыли дверь?
— Я одевалась.
— Где эта юде?
— Какая юде?
— Не морочь мне голову, Соломия! Думаешь, я не видел, как она бежала сюда? Где она? Ну!
— Добрый вечер, Алексей Петрович! Кого ты спрашиваешь?
— Сиди себе там, старый хрыч, и молчи! Весь дом перерою — я видел, как она бежала сюда. Я приведу собаку, и запомните, если она окажется здесь, я вас всех собственной рукой… Всех…
И ей, Шифре, стоявшей в дверях возле Гилела, Алексей также сказал:
— Я за все расплатился. Я и за это расплатился. С меня там за все взыскали. Я теперь ни перед кем не в долгу. Вот, — он протянул свой паспорт, — у меня чистый паспорт. Такой паспорт выдают только тем, кто искупил свою вину.
Гилел шагнул к нему:
— А разве можно искупить такую вину, как убийство невинного младенца, охота за юным созданием, чудом выбравшимся из могилы, истязания ни в чем не повинных людей? Есть ли на свете достойная кара за такие злодеяния? Назови мне эту кару!
— Чего вы пришли ко мне? Что вы от меня хотите?
— Назови мне эту кару! — цедил сквозь зубы Гилел. — Как ты мог после всего, что совершил, вернуться сюда? Скажи, как?
— Тут мой дом!
— Зверь не имеет дома! — вскричала Наталия.
— Зверь, сказали вы? Что зверь по сравнению с ним?
— Хватит, я отсюда никуда не уеду, и все!
Наталия Петровна подошла к Алексею и сурово сказала:
— Ты уедешь.
— А если не уберешься отсюда, — гневно продолжал Гилел, — мы предадим тебя херему [22] . Знаешь, что такое херем? Я спрашиваю тебя в последний раз: ты уберешься отсюда?
— Убирайтесь вы отсюда!
Медленно, мерным шагом Гилел отошел к двери и, дрожа от гнева, начал:
22
Херем (ивр.) — отлучение, изгнание из общества, бойкот.
— Да будет проклята жизнь твоя! Будь проклят ночью во сне и будь проклят днем в бодрствовании! Да разверзнется земля под стопами твоими и небо
— И мое проклятие! — воскликнула Наталия.
Гилел продолжал:
— Предупреждаю тут всех и всякого, и пусть мое предупреждение передадут из уст в уста: каждый, кто узнает, что мы тут предали этого злодея херему, и все же будет с ним общаться, также будет проклят. Идем, Шифра, отсюда! Тут все проклято.
— Я тоже иду с вами! — крикнула им вслед Наталия. — Пока он здесь, моя нога не переступит порог этой комнаты…
Оставляя дом, Наталия Петровна со стуком захлопнула дверь.
От узкого прохода в невысокой каменной стене, огораживающей старое еврейское кладбище, к двум большим надгробиям Балшема и Гершеле Острополера, напоминающим два простых четырехугольных стола и окруженным наполовину вросшими в землю покосившимися надгробиями, ведет узенькая, заросшая тропинка. А по ту сторону кладбища тянутся луга и поля до самого горизонта, опирающегося на крылья заброшенных ветряных мельниц.
Гид Йохевед привела сюда Гилелева свата Матуша, плотного мужчину с продолговатым, вытянутым лицом, и не отпускает его от себя ни на шаг, выкладывая перед ним свои познания.
— Хотите знать, когда все, что я вам рассказываю, произошло? — обратилась она к Матушу, хотя тот ее об этом не спрашивал. — Сейчас подсчитаем. Блаженной памяти Балшем, то есть реб Исроэл, жил в одно время с Виленским гаоном, а Виленский гаон был близок с самим Наполеоном Бонапартом. Одним словом, считай не считай, этому будет, пожалуй, уже лет двести, а может быть, еще и с хвостиком. Ну а он, наш Гершеле Острополер… — Тут она залилась долгим смехом, как всегда закончившимся у нее звучным кашлем. — Ну и шутник же был этот Гершеле!
— Разве Гершеле Острополер тоже из Меджибожа?
— Что за вопрос? Вот же его могила. Первое надгробие на могиле Балшема, а второе — на могиле Гершеле. Видите, какую честь оказали ему! Похоронили почти рядом с Балшемом и поставили почти такое же надгробие. Ах, какой это был Гершеле! — Она опять залилась смехом. — Историю о серебряном бокале, родившем маленький бокальчик, вы слыхали?
— Разумеется.
— А историю о субботнем госте? А о мешке с овсом вы тоже слыхали? Ну а как Гершеле…
— Разумеется, — брякнул Матуш.
— Что разумеется? — переспросила Йохевед.
Матуш начал оправдываться:
— Хочу спросить, откуда известно, что это могила Балшема? Ведь на надгробии не видно никакой надписи.
— Вот тебе и на! Должно быть, думаете, что вы у меня первый, кому я показываю Меджибож. Желаю себе, и вам, и всем нашим близким столько лет хорошей жизни, сколько экскурсантов и туристов со всех концов света проходит через мои руки. Так вот, как вы думаете, знаю я толк во всем этом? Может, показать вам документ? — Она достала из-под надгробия Балшема запыленную бумажку и протянула Матушу.