В Россию с любовью
Шрифт:
— Знаю я, что такое губерния… — тяжело вздохнул я.
— Вот чему может научить рязанская дворянка, себя не помнящая? Как капусту по осени квасить? Варенье из вишни собственного сада варить? С крестьян оброк собирать? У них было крепостное право, представляешь! Она крестьян рабами называла! Русских православных людей — и рабами! Так что господь над ней милостив был, после такого-то, да в монастырь — за прошлую жизнь грехи отмаливать. Видно, отмолила. Ибо усердие её было отмечено.
— М-да, — потянул я, доставая синюю папку. Жаль, тоже рукописный текст, правда почерк другой.
— А это дева Варвара Красавина, год тысяча восемьсот шестьдесят четвёртый. Во время штурма Бухары была ранена, головой ушиблась, чудом выжила.
—
— Ну, насчёт «Освободителя» в деле нет, но имя сие есть. Но нет, Варенька больше про Севастополь рассказывала. Про госпитали. Про перевязки, как раны известью промывали, чтоб не гноились. Как наши с немцами французскими и англицкими, да турками схлестнулись. Про сотни и тысячи мужчин-солдатиков, с ружьями и пушками, убивающих друг друга. Мужчин, Сашенька! Как город стоял, несмотря ни на что, под ядрами. Мы думаем, Варя на той войне сестрой медицинской была, и много чего перевидала. Но себя она не помнила, как и дева Агриппина. Так ничего рассказать и не смогла.
— И вы её тоже в монастырь упекли, под надзор?
— А как думаешь?
— Снова не она первая?
— Именно. И государыня, пра-сколько-раз-бабка твоя, Ирина Вторая, сама таких блаженных к нам определяет, и на их содержание жалование платит — дабы её люди в смуте умственной ни в чём не нуждались. Да и её не в леса, к медведям и соледобытчикам, а в Холмогоры направили. Город для тех краёв большой, богатый, на тракте портовом.
— Раз государыня платит…
— Не без этого. Но ты пойми, это я такая умная, факты сопоставила и самородок в породе выискала. Для всех то сказки были. Сказки юродивых и блаженных.
— Блаженны нищие духом ибо их есть царствие небесное, — процитировал библию я.
— Именно.
— А знания Вари — устарели. Ибо вы научились всё то же самое к тому моменту делать. В смысле, раны перевязывать, использовать антисептик, да сразу спирт, а не известь.
— Ты, Александр, определись с этим «вы». Кто «вы»? — пронзила она меня внимательным взглядом. — Ибо от этого зависит ответ кто ты. А от этого — с кем ты. Разумеешь, о чём я?
Я задумался — старушка огорошила. И она права, чёрт возьми! Кто я? Я ведь так и не определился. Я — царевич Александр! Сын Ирины Борисовны, местной царицы! Я ХОЧУ им быть!
Но при этом считаю себя абстрактным безымянным «я». И не хочу от этого наследия отказываться. А «я» взирает на царевича, как умудренный опытом турист на обезьянку в зоопарке — та его забавляет, но себя он с нею не ассоциирует.
— Можно я пока не стану отвечать на этот вопрос, матушка? — попросил я. — Ибо ответ мой нечестный будет. Есть мои желания — что я хочу. А есть реальность. И реальность под желания не хочет подстраиваться.
— А вот тут, пожалуй, торопить тебя не стану. — Женщина улыбнулась, и впервые по-доброму. — Вижу конфликт в тебе. Два твоих «я» сошлись, и борются. Тогда как оба они — сам ты и есть. И помочь тебе в таком деле не смогу, только надоумить, успокоить и силы для борьбы придать. Может Арина поможет — она врач, а врачи много чего могут. Но то воля божья, так что тут сам.
Помолчала и добавила:
— Да, Саш, МЫ гораздо раньше до спирта крепкого дошли. Уже во Вторую Польскую войну им раны промывали. За сто лет до этого. Целителей мало, знаешь, сколько жизней простых ратниц тогда сберегли?
— А третья папка? Тоже попаданка без прошлого? — указал я на белую. — Вычегда, Холмогоры… Третью, наверное, на Соловки отправили? Сказки записывать?
— А ты открой, касатик, — ехидно улыбнулась она. Предвкушающе. — Как есть открой. И всё увидишь.
Я открыл. И на меня с первой страницы посмотрело четыре человека. Все такие красивые, брутальные, в камуфлированных майках, используемых в южных и азиатских группах войск, ибо там жарко, армейских кепках-«афганках» с полями, и камуфлированных же штанах. И у всех было оружие, хоть
Слева стояла мама, такая же, какой видел её утром, только сильно моложе (время над ней мало власти имеет, «сильно» это просто моложе), лет двадцать я бы ей дал. Как и остальным девам на фото. Автомат её был аккуратно перекинут за плечо стволом вниз и зафиксирован. Справа — точная копия сидящей передо мной «госпожи старшего сержанта», над нею время также имело мало власти, но всё равно заметно, что там соплюха двадцатилетняя. Если не смотреть в старческие, полные адского опыта глаза, поражавшие даже с фотографии. Её автомат небрежно болтался, ствол выдавался вперёд, она небрежно же придерживала его правой рукой, чтоб не мешал. Перед ними на «нижнем этаже», присев на одно колено, располагалась тётка Настасья, она же Горлица. Своё оружие держала горизонтально перед собой, как бы небрежно, но уверенность в его обращении сквозила такая, что даже отсюда я чувствовал — этой цыпе дорогу лучше не переходить. А за нею, между мамой и молодой Ягулей, стоял мужик. Реально брутальный плечистый чел, и его мощные бицепсы благодаря майке настолько хорошо выделялись в экспозиции, что я впервые за три месяца вздохнул спокойно — не все представители моего пола тут яйценосы. Молодой, лет двадцать пять, то есть чуть старше соплюх вокруг себя, и обеих стоящих рядом он по-хозяйски обнимал, демонстрируя, что они — его собственность. Его женщины. Как и сидящая перед ними — просто рук у него две, но и она тоже его. Они — большая полигамная семья, и если пока не расписались, оформив отношения, то это дело времени. За его плечом виднелся приклад, но не автомата, а снайперской винтовки — с такими девчата сидят на кремлёвских башнях — я люблю там гулять, и с некоторыми не то, что сдружился, но они были не против «потрындеть» с царевичем, ответив на его детские вопросы. На груди у мужика у единственного висел бронник, на нём — разгрузка, из-за чего он казался мощнее, чем был, но я знал, что девы вокруг него одарённые, их в принципе убить пулей сложно, это нормально и закономерно. А ещё… Что-то мне напомнило лицо этого человека. Например, изображение в зеркале, в которое я смотрюсь по утрам.
— Павел Аннович Майский, — произнесла патриарх. — Гвардии капитан Рязанского полка воздушно-десантных войск, ветеран Афганистана, Боснии и Чечни. Мой мирской муж и не состоявшийся царь государства Российского. И, хоть Ирка не признаётся, скорее всего, ваш с Марьей отец.
Глава 16
Юродивый
Глава 16. Юродивый
— Ты где?
— В дурдоме.
— Это понятно. На работе или уже дома?
(анекдот про нашу жизнь)
— Ирка не знает, — добавила она, разорвав навалившуюся на горницу тишину.
— В смысле? — поднял я на матушку глаза от фотографии.
— Я говорю, что не все в этом мире конченые дебилы без мозгов, как ты. А потому даже она, его женщина, мужем которой он за малым не стал, не знает об этом.
— Что я его сын?
Матушка тоскливо возвела очи к потолку.
— Господи, дай мне сил не грохнуть этого шалопая прямо здесь…
После чего мне стало ПЛОХО. Очень плохо! Придавивший груз был чем-то похож на то, что могла вытворять мама, но в сто, в тысячу раз пакостнее! Ибо меня выворачивало изнутри. Болело всё! А ведь тело у меня ещё не отошло от вчерашнего-позавчерашнего! Я шёл сюда, переставляя ноги, с каждым шагом преодолевая остаточную боль в теле. Кажется, от такого удара повело, и я даже со стула грохнулся — стул отлетел в сторону.
Давление спало. Я приподнялся, чувствуя, что хлюпаю носом. Кровь. А удар был не физический, ментальный! Сильная, сучка!