В Шторме
Шрифт:
– Да.
– Что ещё он мог ответить?
Волна горячего сожаления наполнила Силу, останавливая дыхание Вейдера, хотя внешне Люк только очень медленно кивнул, все так же стоя спиной к отцу.
– У меня была… - Люк не договорил. Но в этом и не было необходимости. Надежда.
Надежда… на что?
Что тот Энакин был жив, пусть и недолго, на момент его рождения. Надежда, что человек, память о котором он лелеял все эти годы, был еще жив тогда. Его настоящий отец.
Понимание пришло к Вейдеру не сразу, но было настолько сильным, что скрутило его изнутри.
Вейдер
И Вейдер уничтожил того человека - предал и разрушил его. Добровольно пожертвовав Энакином ради мощи Дарта Вейдера, которой он владел теперь без всякого сожаления.
– Я делал то, во что верил. Верил, что это правильно, - пророкотал он басом.
Его сын вновь слегка обернулся, но глаза не поднял.
– И до сих пор поступаешь так?
Это было предложение перемирия. Не понимания или принятия и, безусловно, не примирения. Но предложение попытаться найти какую-то среднюю позицию для начала. До этой минуты Вейдер даже не осознавал, как отчаянно хотел этого. Возможность свободно разговаривать с Люком походила на дождь в глубокой пустыне.
И он так сильно хотел ответить «да» - чтобы ответить на это предложение, чтобы сохранить его. Чтобы сказать все, что его сын хочет услышать.
Но вместо этого, не желая лгать, он обошел вопрос:
– Почему ты уверен, что я не прав?
Наконец его сын полностью повернулся к нему, голубые глаза смотрели уныло и удручённо.
– Как ты можешь даже спрашивать такое…
Это был не вопрос, только скорбное искреннее признание величины пустоты между ними.
– Ты изменишься, - сказал Вейдер.
– Придешь к большему пониманию своего места в галактике, своего права.
– Как ты? – горько поинтересовался Люк.
– Как я, - ответил он без сомнения.
– Ты поймешь со временем.
Люк покачал головой.
– Я уже понимаю тебя - и это пугает меня больше всего.
Вейдер ступил на полшага вперед, злясь, что его сын вынужден чувствовать себя так - чувствовать так из-за джедаев, которые сначала украли его, а затем пытались управлять им.
– Тебе не нужно бояться себя. Ты должен гордиться этим.
– Чем?
– спросил Люк с искренним презрением.
Вейдер сердито посмотрел на него, не в силах понять это отторжение.
– Своей силой, своими способностями. Признай то, кто ты есть.
– Я больше не знаю, кто я… - прошептал сын, отступая назад, чтобы сохранить расстояние между ними. Одинокий, безнадежно запутанный.
Хорошо, сказал себе Вейдер. Хорошо, что мальчик начинает ставить под сомнение слова джедаев о нём и его предназначении. Вот он шанс, их шанс. Всё, что хотел Вейдер, могло быть достигнуто. И все же… что-то внутри него, не могло не откликнуться на мольбу души Люка.
– Ты - мой сын. И это никогда не изменится, - произнес он сильным, твердым голосом.
– Я чувствую себя потерянным… - Люк поднял глаза на отца в тяжелом, неохотном признании. – А ты хочешь лишь еще дальше потянуть меня от света.
– Я хочу привести тебя к истинному пониманию.
– Я понимаю, - ответил Люк, -
– Значит, не понимаешь. Император покажет тебе истину - он заставит тебя принять ее.
Люк опустил голову, впервые признавая возможность своего поражения, хотя бы частично.
– Он заставит меня повиноваться. Возможно. – Имеющее значение признание или только моментная слабость? Люк не знал: так много всего, в чем он когда-то был уверен, так много истин, на которых он строил свою жизнь, превратилось в призрачный дым. Но кое-что еще оставалось, то, во что он верил всем сердцем и душой.
– Но я никогда не соглашусь с тем, что Палпатин прав - я никогда не поверю, что он делает что-то большее сверх простого удовлетворения собственного тщеславия и корысти. Никто не сможет заставить меня сделать это - ни ты, ни он. Никто.
– Ты просто…
– Нет. Хватит, - твердый голос Люка полностью подавил недавний проблеск хрупкого колебания.
– Я больше не буду искать тебе оправдания, пока ты задабриваешь свою совесть и находишь причины для моего пребывания здесь.
Вейдер неловко замолчал, не зная, что сказать против этого исчерпывающего заявления, не желая сводить все к очередному конфликту.
– Ты должен уйти. Пожалуйста, оставь меня, - Люк отвернулся, унылый и отрешенный.
Сгорая от расстройства, Вейдер все же стоял на своем - не собираясь быть отвергнутым махом руки.
– Нет. Я не уйду - я не оставлю тебя.
Люк не поворачивался.
– Ты уже сделал это - двадцать два года назад.
– Ты был отнят у меня - я не оставлял тебя, - Вейдер сделал сильный упор на последние слова.
– Я не говорил, что физически, - парировал Люк, нанося острую, глубокую рану и демонстрируя, каким изменчивым становится его характер.
– Я сделал свой выбор. И я поклялся, что не пожалею о нем.
– Что же тогда ты делаешь здесь?
– проговорил Люк. Еще одно едкое замечание, брошенное так небрежно с невозмутимо спокойным лицом.
– Потерять тебя - никогда не было моим выбором.
– Лишь привести сюда - было.
Еще один удар попал в цель без всяких усилий, с холодной режущей точностью, заставляя Вейдера задаться вопросом, не учился ли мальчик у Палпатина слишком многому.
– Я сказал тебе - я не жалею о своих решениях.
Люк пристально взглянул на бесчувственную маску, пытаясь найти за ней глаза отца, но видел только собственное отражение, темное и искривленное.
– Я жалею о них, - прошептал он снова тоскливым голосом, сокрушая Вейдера в этот безусловно искренний момент своими быстрыми и резкими переменами.
– Я надеялся… - он коротко рассмеялся без всякого намека на веселье, без всякого защитного выражения на лице, перетянутом горечью поражения, перейдя в одно мгновение биения сердца от острой презрительной манеры к полной открытости, сняв внезапно все свои щиты.
– Так глупо… наивно, слепо, безрассудно. И каждый раз, когда ты возвращался, какая-то крошечная часть меня надеялась снова. Глупо - потому что все, на что я когда-либо надеялся, я потерял.