В Шторме

Blank Pax

Он отвел взгляд, не в силах поверить, что сделал это признание своему отцу - но он был опустошен, исчерпан и утомлен от одних и тех же игр, идущих по кругу, с постоянно скрываемыми чувствами и намерениями. Что-то побуждало его к правде в эту минуту - говоря, что это был последний предоставляемый шанс.

– И каждый раз, когда ты возвращаешься, ты только напоминаешь мне об этом.
– Люк обессиленно покачал головой, смотря на Вейдера мучительным и смирившимся наконец взглядом.
– Я не могу больше продолжать это.

Люк ожидал хоть какую-нибудь

реакцию от отца, какое-нибудь признание – любое вообще. Что-то, что дало бы ему понять, что он значит для своего отца нечто большее, чем только возможность для достижения целей.

– Тебе в самом деле плевать на меня? – еле слышно прошептал он.

– Ты - мой сын, - Вейдер не знал, что еще сказать.

Люк снова безрадостно рассмеялся, по-прежнему всматриваясь в маску - пытаясь увидеть за ней человека…

Может быть, он ничего не видел, потому что там ничего не осталось?

– Тогда не приходи больше, - сказал он, придавая словам весомую значимость простым, искренним тоном.

Внутри Вейдера все оборвалось – от понимания, что его сын принял только что некое всеобъемлющее решение. Тяжесть его слов уничтожила всю надежду. Однако Вейдер не сделал ни одного движения, передающего его чувства - слишком гордый, чтобы показать свою слабость, даже сейчас. Люк держал его взгляд в течение долгих секунд, прежде чем отвернуться. И не представляя, что еще можно сделать, дабы закрыть брешь между ними, Вейдер молча повернулся и вышел из комнаты.

Люк стоял неподвижно, с натянутой, напряженной спиной, наблюдая в окне отражение своего отца - наблюдая, как тот тихо смотрит на него, как разворачивается и уходит. Тогда он расслабился, но не обернулся, зная, где скрыты камеры – и не желая разделять с ними этот крайне личный момент.

Долгое время он стоял так, уставившись в темноту.

Вейдер шагал прочь, еле сдерживая эмоции, потрясенный заявлением своего сына, сказанным с таким непримиримым убеждением.

Несмотря на то, что он уже знал, Вейдер только сейчас понял, как сильно Люк лелеял и дорожил памятью своего отца - добродетельного джедая, боровшегося за те же свободу и справедливость, что и Люк. Как сильно он восхищался им, уважал и любил.

Как сильно он теперь ненавидит его. Презирает и чувствует отвращение.

Только сейчас Вейдер понял, как разрушающе подействовали на сына слова, сказанные им на Беспине. В одно единственное мгновение он уничтожил в сознании Люка все опоры и убеждения, раскалывая основание, на котором тот стоял и оставляя его с открытой, кровоточащей раной, которая никак не могла зажить.

Как Вейдер мог думать, что эту жестокую, изобличающую, переворачивающую жизнь Люка действительность можно изменить простыми словами? Что можно вернуть себе сына, чью душу он разрушил и чью надежду полностью уничтожил?

Но он не собирался брать всю вину на себя. Если кто и виноват – так это Оби-Ван. Ему показалось недостаточно обмануть и повернуть против Вейдера его жену, запутав ее нереалистичными идеалами, благочестием

и самодовольными обвинениями. Ему было недостаточно, что он привел ее сначала на Мустафар, а потом набросился там на Вейдера, раскромсав на части и оставив гореть живьем.

Нет, он ко всему прочему взыскал свою последнюю безжалостную месть - украл у него сына, не только физически, но и морально. Спрятал его, наполнил голову всякой ложью – точно так же, как сделал с Падме. Обеспечивая для Вейдера невозможность достичь своего сына даже сейчас.

Финальное карающее возмездие Оби-Вана за то, что Энакин бросил вызов джедаям.

Ему пришлось долго ждать, но как он должен был смаковать это ожидание, зная, что его месть обожжёт Вейдера со всей яростной силой мустафарского огня. Что он будет продолжать гореть каждый раз, видя сына, потому что он ничего не мог сделать, чтобы изменить это.

Раскаленная волна ярости хлынула через него, сжигая полностью чувство вины и раскаяния, любого признания своей собственной причастности к этому. Только Оби-Ван – всё Оби-Ван.

Он не мог простить Энакину, что тот встал между ним и Квай-Гоном. Никогда не мог признать, что Энакин был более силен, чем он. И он всегда сдерживал его, контролировал и стремился управлять так, как и говорил Палпатин. И когда Энакин вырвался на свободу, Оби-Ван забрал у него всё, что имело значение в его жизни.

И вот теперь этот последний беспощадный удар. Нанесенный прямо в сердце Вейдера. С холодным, жестоким расчетом.

Как отчаянно он ненавидел его в этот момент…

Вейдер остановился, неподвижно застыв в богатом, роскошном холле. Черный, похожий на вороново крыло плащ, обвился вокруг; темная фигура, укрытая тенью…

В этот момент - как он ненавидел себя.

***

Наступил еще один, бесконечно тянущийся в бездействии день. Люк стоял в длинном затененном обеденном зале, размышляя над сомнениями, семена которых так тщательно были посажены Палпатином. Возможно, эти раздумья в отсутствии какой-либо другой деятельности и были причиной того, что Люка оставляли в покое в течение долгих, тоскливых часов. После трех лет непрерывного адреналина, питаемого фронтовыми действиями в бою с более сильным противником, берущими каждую унцию его изобретательности и способностей, как умственных, так и физических, после трех лет его полной отдачи борьбе - только бы выжить день изо дня, час за часом - это вынужденное спокойствие было вялым, цепенящим мучением.

Игнорируя взгляды охранников, Люк долго и безучастно смотрел на главное здание Дворца за окном, вспоминая, как маленьким ребенком он наблюдал по холовидению торжественную церемонию завершения его строительства, вспоминая, как далеко и нереально для него это было, будто некая картинка в холофильме.

К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, он исполнился решимости когда-нибудь увидеть эти шпили в действительности. Достигнуть Корусканта, столицы Империи, и встать перед Императорским Дворцом, смотря на уходящие в небо башни.