В Шторме
Шрифт:
Чуть больше года спустя он встретил Бена Кеноби.
Бена, который с такой легкостью лгал ему. Смотрел в глаза и бессовестно лгал. Почему? Он мог бы сказать Люку правду – и верить, что тот примет правильное решение и совершит правильные поступки… Неужели Бен был такого невысокого мнения о нем, думая, что Люк не способен к этому? Что он не заслуживает такой веры?
«А я верил тебе… Я бы умер ради служения твоему делу, но все, что ты сделал, - это лгал и использовал меня. Ты не заботился обо мне… как и все остальные. Все только использовали меня.»
Он медленно
С какой стати он даже предположил такое о Бене? Люк знал правду - Палпатин изворачивал ее в своих собственных целях, но она все еще оставалась правдой, он просто не хотел верить ей.
Потому что, если он примет ее…
Это будет означать, что слабость, потянувшая вниз Вейдера, находится и в его крови. Что он потерпит неудачу. Что бы он ни сделал… его ждет медленное, неотвратимое падение во Тьму…
Бег от правды ничего не менял. Опровержение не было защитой. Казалось, что он просто бежит по все более сужающемуся кругу… и будет делать это до тех пор, пока бежать будет некуда. Но по-прежнему в тени его ждала реальность - в его тени.
Здесь, так близко ко Тьме, она выла, как волк в ночи, и он слышал ее призыв - чувствовал его.
Он вспомнил свои детские сны - ночной кошмар, постоянно один и тот же: он в черной, как смоль, ночной пустыне, во впадине каньона, слышит позади себя звук обсыпающегося по склону сланца, заставляющий сердце сжиматься и выскакивать от страха… и замечает едва-едва различимый силуэт, скользнувший в пределах его видимости, черный на черном.
Волк во мраке, охотящийся на него… Он помнил, как поворачивался и бежал, слыша позади себя бег по хребту каньона, стук когтей по камням, близкое - всегда близкое - частое и тяжелое дыхание, резкое и сбивающееся, переходящее в рычание по мере того, как оно приближалось, настолько близко, что находилось в его тени….
Люк заморгал, прогоняя прочь воспоминания, все еще достаточно яркие, чтобы сдавить ему грудь.
Неужели Палпатин был прав – и Тьма признавала то, что принадлежит ей?
Слишком много всего - слишком много, чтобы поглотить и усвоить все сразу. Слишком много, чтобы найти путь в одиночку. Он чувствовал, как все это жестоко перемалывает его каждый день; чувствовал, что его решимость колеблется и его опровержение слабеет. Какой был смысл в оспаривании? Кто слушал его? Даже он сам больше не делал этого.
Наполненный разочарованием и расстройством, он опустил взгляд. В глазах мерцало остаточное изображение окна.
Окно.
Слова Палпатина эхом отозвались в голове: “Тюрьма для удержания джедая”.
Он снова взглянул на окно, пытаясь сморгнуть свою слепоту, уставившись на транспаристил и видя моноволокна, пронизывающие толстое стекло. В течение уже нескольких недель он изо всех сил пытался обойти одно единственное, самое большое препятствие в своем плане, чтобы выйти из этих комнат. Люк вновь внимательно рассмотрел тяжелое, небьющееся стекло.
И все же, почему он верил словам Императора, что эта тюрьма удержит
Потому что это, наверняка, правда.
“Какая разница? Почему ты просто сидишь здесь и делаешь в точности то, что он хочет? Почему ты не борешься, почему не пытаешься добраться до Хана - почему ты не пытаешься выйти отсюда?
Куда я пойду?
Сейчас не имеет значения, где ты ЕСТЬ - имеет значение лишь то, где тебя НЕТ. Без разницы, говорит ли он правду. Правда не означает, что ты должен делать то, что он хочет.”
Находясь наедине с мыслями, Люк впервые обдумал идею о том, что одной только правды недостаточно. То, что Палпатин говорил ее, не делало его правым. Он возмущенно нахмурился.
“Правда не дает ему власти над тобой. Прекрати делать то, что он хочет. Начни сопротивляться.
Как?
Просто СДЕЛАЙ что-нибудь.
Я дал слово.
Ты дал слово, чтобы остаться. Слушать. Чтобы не пытаться бежать… Он придерживается лишь буквы сделки – поступи так же. Если ты фактически не пытаешься уйти, то просто… проверь теорию… Он играет с тобой в игры разума - не позволяй ему этого.”
Люк взглянул на транспаристиловое окно с новой целью; стекло было абсолютно свободно от всякого преломления и искажения, мешая тем самым судить о его толщине, но это можно было сделать по тяжелой раме, скрывающейся внутри декоративного камня, ее противоположные стороны хорошо были видны. Довольно прочный, толстый транспаристил, более толстый, чем даже в больших обзорных иллюминаторах космических кораблей. Подойдя ближе и взглянув немного искоса против света, Люк увидел, что стекло пронизывают два слоя тонких прозрачных моноволокн, созданных из того же сплава, что и оконная рама, из которой они выходили.
У всех окон на звездолетах эти моноволокна служили защитой против взрыва, но обычно они делались настолько тонкими, что были невидимы невооруженным глазом и состояли лишь из одного слоя. Люк не помнил, чтобы он видел где-нибудь еще два слоя - фактически он вообще видел эти моноволокна только стоя очень близко к окну и только на самых крупных военных кораблях. Если они видимы с того расстояния, на котором Люк стоит сейчас, значит стеклянный щит как бы то ни было полностью неуязвим.
Необходимо было что-то способное перерубить эти волокна – само же стекло он, наверняка, сможет разрушить твердым ударом Силы, несмотря на толщину.
А можно ли только Силой перерубить и их? Почему бы и нет…
Но он должен убедиться…
Люк отвел взгляд, понимая, что простоял, уставившись на окно, подозрительно долго и теперь надеялся, что охранник в углу и тот, кто следит за ним по видеонаблюдению, подумают, что он просто смотрел вдаль - не заподозрив его ни в каком преступном намерении.
Но он дал слово…
“Не разрушай его тогда до конца - только… проверь.”
Хорошо, но в тот день, когда у него получится разрушить окно по-настоящему – если, конечно, получится - что он предпримет дальше? Выпрыгнет из окна и потом с балкона? С двадцатого уровня? Он вроде уже доказал на Беспине, что не может справиться с такой высотой.