В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
Дороня ползком выбрался из «секрета» и исчез в темноте. Ян нащупал спуск затвора винтовки и весь превратился в слух. На той стороне балки послышался крик совы. Недалеко от прижавшегося к земле Яна ответила вторая. В мрачном безмолвии леса голоса ночных птиц звучали зловеще.
Дороня услышал треск сухой ветки, поспешные шаги и припал к дереву. Мимо прошел человек, остановился недалеко и закричал, подражая крику совы. Шаги теперь слышны были с двух сторон, они сходились. Незнакомый хриплый голос:
— Что
— Партизаны готовятся к вылазке на станцию Мишкино.
У Дорони зашевелились на голове волосы: он узнал голос Медовикова.
Разговор продолжался:
— План?
— Отряд Батурина сходится в селе Рыбном. Оттуда под видом крестьян мелкими группами просачивается на станцию и начинает захват цейхгаузов.
— Еще что?
— Передайте коменданту, что здесь находится чех-коммунист. Ему дано задание проникнуть в город. Вероятно, он будет у своей жены Федосьи Лоскутниковой. Организуйте слежку.
— Хорошо. Увидимся дня через два… — заговорил поспешно первый. — Боюсь за лошадь, да и шагать до старой вырубки неблизко… — Голоса умолкли. Ночные «совы» разошлись. Мысль в голове Дорони заработала лихорадочно.
— Если бежать до заставы — человек из города успеет дойти до старой лесосеки, а там — на коня. Как быть? Нужно перехватить лошадь, а потом на заставу. Иначе отряд Батурина погибнет…
Дороня опустился на четвереньки, пополз от опасного места. Углубившись в лес, вскочил на ноги.
В полусумраке рассвета Дороня заметил в старой лесосеке лошадь незнакомца, подбежав, размотал повод и вскочил в седло. Пересекая старую вырубку, увидел, как сподвижник Медовикова, выбежав на кромку и заметив Дороню, вскинул винтовку. Подросток пришпорил лошадь. Вслед раздался гулкий выстрел, за ним второй. Дороню ожгло в правое плечо. Собрав силы, юный партизан хлестнул коня поводом. Лошадь, перескакивая через пеньки и коряги, понеслась к заставе. Последнее, что помнил Дороня, это склоненные над ним лица партизан.
— На вырубке колчаковец, — прошептал он и впал в забытье.
Лазутчик был убит. В его карманах нашли документы, изобличающие Медовикова.
Связанный по рукам, мнимый партизан стоял среди хмурой толпы, в центре которой лежал прикрытый шинелью Дороня. Лицо Григория Ивановича было сурово.
— Что вас заставило пойти на предательство?
Медовиков молчал.
— Отвечайте!
Опустив глаза в землю, тот глухо начал:
— Одно время я был арестован и сидел в колчаковской тюрьме. Оттуда меня выпустили под расписку работать для контрразведки.
— Что вам обещали за это?
Медовиков замялся.
— После ликвидации вашего отряда я должен был занять место начальника колчаковской милиции.
— И пороть крестьян? — сдерживая себя, спросил Русаков.
— Да, уж
Партизаны подвинулись ближе:
— Колчаковская гнида! Еще грозить вздумал?!
Шум нарастал.
Григорий Иванович повысил голос:
— Если бы стоны людей, умирающих в казематах Колчака, соединить в один звук, от него содрогнулась бы земля. Будем же и мы беспощадны к своим врагам!
Повернувшись к Батурину, командир произнес:
— Приказываю именем революции расстрелять предателя!
Когда за лагерем раздался дружный залп, Григорий Иванович подошел к лежавшему Дороне, приподнял его голову и долго смотрел на осунувшееся лицо.
ГЛАВА 12
Зять Фирсовых сколачивал в Омске вместе с иностранцами новое акционерное общество по добыче руды в горном Алтае. Пытался он втянуть в это дело и Никиту, но старик заупрямился.
— Мне и в Зауралье дел хватит. Мельницы надо налаживать, да и с твоим консервным заводом хлопот немало. Одни ведь стены остались от пожара. Сергей живет там безвыездно. А насчет алтайской руды — уволь, в небе журавлей ловить не привык… Мыльные пузыри пускайте со своими англичанами среди сибирских промышленников.
Тегерсен вздохнул.
— Завод в Зауральске нерентабельный, машин плёх.
— Сам ты, прости господи, плёх, — махнул рукой Никита и отрезал: — В алтайское дело я вам ни копейки не дам! Завязнешь в долгах, вытаскивать не буду!
Огорченный Тегерсен направился на половину Василисы Терентьевны. Старушка долго расспрашивала о дочери.
— Чтобы приехать вместе? — вздохнула она. — Стосковалась я по ней.
— Агния Никитична просила передать вам поклон, как это сказывайт, — Тегерсен наморщил лоб, — забы-вайт…
— Может, сказала: передай матушке земной поклон?
— Да, да, — обрадованно закивал он головой.
Василиса Терентьевна постарела. Щеки стали дряблые, глаза ввалились. Еще в начале лета, перебирая в сундуке вещи Андрея, нашла студенческую фотографию. Опустившись на колени, долго смотрела на дорогие черты и не заметила, как вошел Никита.
— На Андрюшку смотришь, большевика! — зашипел он, разрывая портрет сына.
Вскочив на ноги, Василиса Терентьевна что есть силы толкнула Никиту и, схватив половинки фотографии, гневно крикнула:
— Андрюшку тебе у меня не отнять! — и вновь опустилась перед раскрытым сундуком. — Андрюшенька, сынок, если бы ты знал, какую муку терплю я в этом доме! — припав к сундуку, заплакала.
— Завыла! Ежели Андрюшка идет против меня, может он называться моим сыном?
Василиса подняла голову и первый раз в жизни заговорила с Никитой твердо: