В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
Ждать пришлось недолго. Белый саван выплыл из переулка. Леденящим голосом он тянул заунывно:
— Давит меня земля, давит…
Преодолевая страх, бобыль подал знак товарищу. Выхватив оружие, оба метнулись к «мертвецу».
Тот скинул саван. Ераска, к своему удивлению, узнал расстригу. Никодим, сделав огромный прыжок, навалился на милиционера, подмял его под себя. Стрелять было нельзя. Ераска бегал вокруг барахтавшихся людей и, выбрав момент, стукнул Елеонского по голове рукояткой револьвера. Никодим затих.
Скрутив руки «мертвецу», милиционер дал свисток товарищу, сидевшему в засаде у озера.
В
— Откуда, муж праведный, явился? — рассматривая обросшего длинными волосами Никодима, спросил Осокин.
— Из мира, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная, — смиренно ответил тот и опустил глаза.
— Давно скончались?
Расстрига вздохнул.
— В девятнадцатом году при крушении града Гоморры, сиречь Марамыша… Нет ли у вас покурить? — спросил он уже беспечно.
— Удивительно, как вы сохранились в земле! — спрятав улыбку, произнес Осокин, передавая Никодиму табак.
— Тело мое нетленно, душа бессмертна…
Ераска, сидевший у порога с винтовкой в руке, сплюнул:
— Дать ему, лохматому черту, по загривку, и весь разговор.
— Пришвартоваться к месту! — видя, что бобыль поднимается с порога, скомандовал Федот.
Елеонский скосил глаза на Ераску.
— У мудрого Соломона сказано: «На разумного сильнее действует выговор, чем на глупого сто ударов!» — и, повернувшись к Осокину, промолвил елейно: — Продолжим нашу душеспасительную беседу?
— Что вас заставило одеть саван и бродить по ночам? Никодим не спеша скрутил цигарку и потянулся через стол к Осокину:
— Разрешите прикурить?
Тот предусмотрительно убрал лежавший на столе револьвер и подал расстриге спички.
— У пророка Исайи… — выпуская клубы дыма, начал тот.
— Пророка оставьте в покое! Говорите по существу! — резко прервал его Осокин.
— Хорошо, — Никодим решительно поднялся на ноги. — Миф о мертвецах мы старались использовать как агитацию против закрытия церкви.
— Кто это «мы»?
Никодим тяжелым взглядом посмотрел на Осокина:
— Не спрашивайте имен, не скажу…
Путь Никодима к тюрьме лежал мимо дома, где жил Русаков. Увидев Ераску с «мертвецом», Григорий Иванович подвел гостившего у него Андрея к окну.
— Этот оружия не сложит… К сожалению, он не одинок.
— Ничего, вычистим! Кстати, на днях у меня был Кукарский. Предъявил партийный билет и показал «открытое письмо», где признает свои ошибки и порывает с меньшевиками.
— Где он работает?
— В акционерном обществе «Хлебопродукт» в качестве юрисконсульта. Переметная сума! А что слышно про Устюгова.
— Устроился в Американской администрации помощи, в «Аре», вместе с Тегерсеном. Там же одно время был и Никодим.
— Букетик!
— Да, дурно пахнущий.
Григорий Иванович распахнул окно.
Над Марамышем вставало солнце. Где-то пыхтел локомобиль, визжали пилы, раздавался стук топоров и длинной вереницей тянулись подводы с лесом.
Книга третья
ДОРОГИ СХОДЯТСЯ ВНОВЬ
ГЛАВА 1
Григорий
— Насчет освобождения от конной мобилизации теперь у меня в трамоте своя рука есть, — говорил в шутку Батурин зятю.
— Сомневаюсь, — улыбнулся Григорий Иванович, — едва ли Герасим поможет в этом деле. Правда? — повернулся он к сидевшему за столом Ераске.
Тот почесал жиденькую бородку и ухмыльнулся.
— Раз есть директива, значит, я ее должен сполнять, будь ты мне хоть сват, хоть брат.
— Убедился? — спросил Григорий Иванович и лукаво посмотрел на тестя.
Елизар, приглаживая седую в колечках бороду, перевел взгляд на бобыля.
— Ты что, Герасим, всурьез али в шутку?
— Не до шуток рыбке, когда ее под жабры берут, — ответил тот. — Прошлый раз пристал ко мне новый начальник Иван Редькин: — Доставь, грит, к утру десять подвод для вывозки леса. Ну, и список дал… Гляжу, а в бумаге-то числятся мужики, которые уехали с казенным хлебом на станцию. Как тут быть? Говорю: «Товарищ начальник, похоже тут ошибочка». А он как рявкнет: «Сполняй! Я, грит, по законам военного времени могу тебя отправить, куда Макар телят не гонял!» «Э-э, — думаю, — пугал волк жеребца, да без зубов остался. Страх-то на тараканьих ножках бегает, а я пока хожу на своих». Уселся я, значит, на трамотское крылечко, сижу, думаю: как быть? Десять подвод — не шутка, да и подводчики в разгоне. Дай, думаю, съезжу в деревню Ключики, мужики там живут справно. Раньше все по ярмаркам ездили да в кованые карты играли или на погорелое место собирали. Не все, конечно, а те, которые позажиточнее.
— Как на погорелое место? — спросил в удивлении Русаков. — Ведь Ключики ни разу не горели?
— А зачем им гореть? Оборони бог, от пожара да от тещи. — Вынув кисет из кармана, Ераска продолжал: — У ключанцев спицилизация была такая: как отсеются, подпалят хвосты у лошадей да оглобли на дыму поворочают, помолятся богу и айда в степь к хохлам. Ездят по хуторам и тянут: «По-дай-те Хри-ста ради на по-го-ре-лое», — затянул Ераска, как нищий.
Русаков с Елизаром улыбнулись. Смеялась и Устинья.
— Ну, и навезут хлеба столько, что амбары ломятся. Приезжаю туда под вечер. Сидят мужики конпанией возле каменного дома и дуются в карты, практикуются значит. Здороваюсь, помогай, мол, бог. Речь держу:
— Мужики, товарищи православные! Вот чо скажу: кто поедет в Марамыш возить круглый лес, тому бумажку за печатью дадим — собирать на погорелое место беспрепятственно как пострадавшим пролетариям.
Гляжу: ключанцы в карты бросили играть, а один вроде как за старшего спрашивает:
— Сколько подвод надо?