В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
— Нельзя же сидеть, сложа руки, когда скот дохнет, — решительно ответил Осип и вышел из избы. Оседлал жеребца, стоявшего в отдельной конюшне, и выехал на дорогу. Порывы ветра яростно бросали снег в лицо всадника. Осип пересек небольшой колок и выехал на опушку леса. Далеко, на широкой равнине, движущиеся точки то застывали на месте, то уходили в сторону от большака, вытягивались длинной цепочкой.
Осип вздохнул с облегчением:
— Едут!
Ветер, разогнав белесую полумглу, затих. Через разрывы низко несущихся над землей облаков порой показывалось
— Ну, Герасим, выручил ты нас, — произнес Осип радостно и пробежал глазами по возам. — Все двенадцать.
Придерживая коня, который тянулся к сену, Осип поехал рядом с Ераской.
— Не замерз?
— По дрова съездим, так на полатях не замерзнем. Как там со скотом? — Ераска кивнул головой на заимку.
— Валится скот. Ждем не дождемся, когда вернетесь с сеном. Где ночевали?
— В степи буран застал. Что делать? Пришлось составить возы поплотнее друг к другу, придавить сено крепче бастрыками, чтоб ветром не раздуло. Сами залезли между возов так и провели ночь. Дорога убродная, ну и задержались. Сам знаешь, как на наших лошадях ездить: под гору коленом, а в гору поленом, так и двигались. Час едем да два стоим.
— Ну, спасибо, друг. Теперь мы отсеем.
— Не за что: для себя старались.
Прошло недели две. На высоких местах обнажалась земля. В кузнице с утра до вечера слышен стук молотка: готовили к севу плуги и бороны. В конце марта дорога пала. Лошадей после зимней бескормицы поправить было трудно. Ждать, когда пойдет трава — значит, опоздать с севом. Сено, взятое зимой у ялымцев, скормили. Лошади бродили вместе с коровами по назмам в поисках остатков соломы. Только овцы уже паслись на буграх, где сохранилась трава. Телят и ягнят роздали на время коммунарам. Пришлось вернуть хозяйкам общественных кур и прочую домашнюю птицу.
Недели за две до сева Осип заметил, что лошади стали поправляться. Даже те, которых подвешивали зимой на веревках, стали гладкими, и шерсть на них не висела клочьями.
«Что за оказия? — удивлялся он, поглядывая по утрам на круглые бока лошадей. — Где достают корм? Снег еще не сошел, травы доброй нет. Старые одёнки приедены с зимы, а кони день ото дня веселее».
Как-то ранним утром Осип направился на глухариный ток пострелять. За знакомым колком увидел вереницу лошадей, идущих по рыхлому снегу с низовьев Тобола. Впереди — верховой, одетый в дубленый полушубок, валенки и заячий треух. Приглядевшись, Осип узнал Ераску. Тот ехал неторопливо, оглядываясь на лошадей, тянувшихся друг за другом. Увидев председателя коммуны, Ераска беспокойно заерзал на седле.
— Сорок одно вам с кисточкой, — делая веселое лицо, поздоровался он.
Осип, не отвечая на приветствие, спросил сурово:
— Куда гонял лошадей?
— На пастбище.
— Какое пастбище в снегах?
Ераска приподнялся на стременах и оглядел равнину.
— Действительно, белым-бело.
Задние лошади, обходя передних, направлялись к заимке.
— Животная, а дом знает, — щербатый рот Ераски открылся в широкой улыбке. — Ишь,
— Ты отвечай, когда тебя спрашивают, — сердито заговорил Осип: — Чье сено стравил?
— Осип Матвеевич, да рази я… да рази мы… — Ераска деланно вздохнул: — Я только один стожок стравил, он каминским мужикам не нужен.
— Откуда ты знаешь, что не нужен? — смягчаясь, спросил Осип.
— Раз каминцы зимой сено не вывезли, стало быть, и нужды в нем нет. А теперь посуди. Тобол вот-вот тронется. Утопить коней и себя кому охота, — заговорил оживленно Ераска. — Опять же лошадь — тварь, можно сказать, не сознательная. Видит сено, чужое или свое не спрашивает.
— Но ты-то ведь сознательное существо, ты знаешь, что чужое брать без спроса нельзя? — скрывая улыбку, ответил Подкорытов. — Вот что, Герасим, зубы мне не заговаривай, а скажи лучше, чем расплачиваться будем.
— Козлами.
— Какими козлами? — не понял Осип.
— Дикими, — невозмутимо ответил Ераска.
— Ага, ты хочешь свалить потраву на диких козлов?
— Беспременно.
— Но каминские мужики — не глупые: следы-то у стога конские.
Ераска вновь почесал за треухом.
— Мил человек, — нагнулся он с седла к председателю, — а овцы на что? Как только растает снег, я пригоню их на место, где стоял стожок с сеном, пускай потопчутся. Да прихвачу старую шкуру дикого козла, также валяется у меня под койкой, раскидаю клочья шерсти возле стожка, пускай разбираются.
— Ну, хорошо, поезжай. Дома обсудим.
ГЛАВА 3
После мартовских холодов наступили теплые дни. Поднимались травы, одевались деревья. В низинах раскрылись золотистые чашечки купавок. Виднелись голубые островки незабудок и белые венчики ветрянок. Из густой влажной травы выглядывали маленькие лепестки земляники. Набирала цвет вишня, гудели шмели. Воздух звонкий, как хрусталь. Поет, повиснув в воздухе, жаворонок. Хороша природа Зауралья, и, кажется, ничего нет ее краше.
Это волнующее чувство любви к родному краю испытывал и Осип Подкорытов. С севом коммунары управились вовремя. Всходы ровные и высокие травы на лугах радовали. Еще в апреле Осип уладил с каминцами дело о потраве сена. Во время сева коммуне неожиданно пришла помощь. В Марамыше на дворе бывшего Анохинского завода стоял всеми забытый «фордзон». Как он попал туда — никто не знал.
Однажды, проходя с директором по заводскому двору, Русаков увидел заброшенный трактор и остановился возле него.
— Что вы думаете с ним делать?
— Как видишь, ребята его раскулачивают понемножку.
— Запретить! — решительно заявил Русаков. — Отремонтировать не пробовали? — захваченный какой-то новой мыслью спросил он живо.
— Нет человека, который бы знал трактор.
— Постой, постой, — радостно воскликнул Русаков. — Есть товарищ, который работал когда-то на тракторе. Это я устрою. Запасные части надо взять в Шумихе на бывшем складе сельскохозяйственных машин американца Мак-Кормика.