В стране ваи-ваи
Шрифт:
Скорость течения все возрастала, но зато многие препятствия оказались под водой. Это делало наше движение безопаснее, хотя и замедляло его. Там, где раньше торчали камни, теперь бурлили волны, разбивались о нос лодки, обдавая нас брызгами. Мы изо всех сил налегали на весла, маленький двигатель ревел подобно авиационному мотору; медленно лодка одолела три километра, отделявшие нас от более спокойного участка.
Высоко в небе кружил стервятник, поворачивая голову, чтобы лучше разглядеть нас. Изредка, когда он делал особенно глубокий вираж, я видел
Но вот робкие солнечные лучи угасли, небо зловеще потемнело. И снова вокруг до самой земли протянулись черные полосы дождя. Ливень настиг нас сразу после полудня, он был такой ровный и такой настойчивый, словно твердо решил лить вечно.
Дождь был холодный, дул пронизывающий ветер, и мы чувствовали себя отвратительно, словно заточенные в мутной раковине. Небо затянулось непроглядной пеленой, река стала грязно-желтой. Голый по пояс, я ежился от холода, на душе было тоскливо. Весь мой горизонт ограничивался угрюмыми волнами, плескавшимися вокруг лодки.
Несколько часов спустя, подкрепившись рыбой, которую индейцы наловили возле лагеря, лепешками, испеченными Тэннером, и фариньей, отогревшийся и немного обсохший, я расстелил брезент на скользкой, усыпанной листьями глине возле своей палатки и принялся сортировать образцы, собранные назло дождю.
Меня ожидал неприятный сюрприз: моя сумка, которую по недосмотру положили чуть ли не на самое дно лодки, промокла, гамак и одеяла отсырели. Не было никакого смысла надевать сухое, и я провел эту ночь — самую неприятную за всю экспедицию — в мокрой пижаме…
Настало утро. Небо было закрыто белыми облаками, над лесом нависли клочья густого тумана. Река поднялась еще на полметра; ее желтые воды, яростно бурля, стремительно неслись мимо нас.
Когда мы отыскали оставленную нами маленькую лодку, ее уже подмывало водой, и она нетерпеливо дергалась на чалках, которыми была привязана к дереву. Мы взяли лодку на буксир, и уже несколько минут спустя вышли к устью Буна-вау. Именно отсюда поступала основная масса полой воды. Уровень Буна-вау поднялся на два с половиной метра; могучий ярко-оранжевый поток врывался в более темные воды Мапуэры. Всего три дня шел дождь, а земли вокруг Грязных холмов были, без сомнения, уже затоплены. Вовремя мы выбрались из страны «лягушек»!
В Мапуэре воды прибавилось почти на метр — достаточно, чтобы протащить лодку через пороги, не разгружая ее.
Правда, и выше больших порогов было нелегко идти из-за множества камней, о которые разбивался бурный поток, но половодье, хотя и такое неистовое, помогало нам, и мы продвигались вперед, не выходя из лодки. А затем выглянуло солнце и принялось сушить нашу одежду.
Река сузилась и стала угрюмее: мы снова очутились в краю валлаба. С обеих сторон над
На более спокойных участках попадались пресноводные летучие рыбки. Они внезапно выскакивали из воды перед самым носом лодки и парили много метров над самой поверхностью. Я видел их совсем близко и смог убедиться, что это не килегрудые Gasteropelecus sternicla или Carnegiella strigata, о которых обычно упоминают исследователи, а тонкие рыбки с необычно крупными хвостовыми плавниками. Во время «полета» эти плавники оставались в воде и часто вибрировали.
В одном месте (на бурной стремнине) троим из нас пришлось все же вылезти из лодки. Пронзительно взвизгнув, Кирифакка прыгнул за борт; пока Фоньюве шел впереди и тянул веревку, он и Марк, погрузившись по плечи в воду, толкали лодку через перекаты, среди пенных султанов и захлестываемых потоком камней. Мотор гудел, мы гребли, как одержимые, лодка ползла вперед… Вдруг я заметил в воздухе, в луче солнца, семя репейника величиной с грейпфрут. Оно опускалось бесконечно медленно: царило полное безветрие, хотя полуметром ниже бесновался поток. Ниже, ниже… вот оно коснулось реки — и мгновенно исчезло.
Под вечер на востоке, над южными склонами невидимых отсюда Акараи повисли дождевые тучи, и вскоре лиловая завеса скрыла полнеба. Вторая половина была еще освещена ярким солнцем, но тучи медленно ползли на запад, и нас окутал сырой сумрак. Мы забеспокоились и стали подыскивать место для лагеря.
В тот самый миг, когда загудел в кронах могучий шквал, предшествующий дождю, мы приметили испещренный корнями участок на пологом откосе. Я ступил на берег под раскаты грома, а минуту спустя хлынул ливень.
Ловко действуя тесаками, Фоньюве и Кирифакка отделили лоскуты коры на трех стоящих рядом деревьях, затем вбили в землю столб для четвертого угла, привязали кору к молодым деревцам и столбу, положив сверху жерди, и настелили в несколько слоев большие листья геликонии.
Потом они подмели «пол», накрыли сучьями небольшую яму, сложили сверху свое имущество, развели костер и подвесили гамак. Десять минут потребовалось им, чтобы соорудить себе убежище на ночь, а я еще не менее получаса возился со своим брезентом.
На следующий день, когда мы уже собирались в путь, Фоньюве взмахнул руками, пропел: «Хавава ме, хавава ми, бифара вер, бифара виров!» — оттолкнулся и с треском приземлился в лодке рядом со мной.
Теперь, когда мы возвращались, живость и беспокойный нрав Фоньюве становились прямо невыносимыми. Словно жеребенок, которого впервые выпустили на волю, он кипел неуемной энергией и не знал к чему ее приложить. Он прыгал, размахивал руками, постоянно что-то бормотал или пел. Схватив камышинку, Фоньюве разорвал ее вдоль, продел одну половину в дыру в нижней губе, вторую — сквозь отверстие в носовом хряще, так что получились как будто усы и бородка, и уставился на нас, грозно вращая глазами.