В стране ваи-ваи
Шрифт:
Меня очень трогала взаимная забота и привязанность Ка’и и Кабапбейе. Они держались с таким достоинством, что остальные, невольно подражая им, стали мягче и тактичнее друг с другом. Ка’и неизменно помогал своей жене войти в лодку и аккуратно укладывал ее имущество — опахало, гамак и плетеную корзиночку с украшениями из бисера и перьев. Вечером он приносил ей воду для умывания и питья, вешал гамак, пока она разводила костер и готовила ужин.
В середине второго дня нашего плавания мы обнаружили нашу большую лодку: трое ваи-ваи, сидя в ней, не спеша гребли вниз по течению. Тэннер и Джордж вернулись в меньшей
Достигнув Эссекибо, мы убедились, что и в ней уровень воды сильно понизился. Оливковый поток обтекал желтые отмели, под килем лодки совсем близко светлел песок. С утра небо покрывали барашки, но затем постепенно прояснилось. Косые лучи вечернего солнца четко обрисовали мягкие очертания холмов, купола деревьев и ровные стволы болотных акаций. Позади голубели склоны Серра Акараи. Но вот они скрылись за очередным поворотом реки — скрылись навсегда.
Безил и ваписианы предлагали разбить лагерь пораньше, чтобы наловить рыбы, но я настоял на том, чтобы продолжать путь до сумерек. Дело в том, что вскоре после того, как мы вышли на Эссекибо, заболели Кабапбейе и Ка’и. Я дал им сульфатизол и атебрин, однако к четырем часам не было заметно никаких признаков улучшения; напротив, температура поднялась выше 39°.
Что делать, если не поможет сульфатиазол? Я был в отчаянии, к тому же у меня оставалось всего лишь пятнадцать таблеток; по две на каждого в шесть часов, еще по четыре в восемь — и на завтра останутся три штуки. Нужно было скорее добираться до миссии и обратиться к медицинской сестре.
Как ни плохо чувствовал себя Ка’и, он не забывал о жене. Проснувшись среди ночи, я увидел, как он подкладывает дров в костер, который развел с вечера у ее гамака.
Утром они чувствовали себя не лучше. Состояние Кабапбейе внушало большую тревогу, и оставшиеся три таблетки я отдал ей. Ка’и, всегда восхищавший нас своей силой и выносливостью, заметно побледнел и ослабел, но, как всегда, подал жене руку, когда она садилась в лодку. Мы постарались устроить их поудобнее. По тому, как они тихо лежали, видно было, до чего им скверно.
Над зеркальной гладью молочно-белой воды стелился легкий туман. Вокруг нас и над нами парила мгла, смягчая синеву неба и превращая деревья по берегам в огромных призрачных чудовищ, выбравшихся из преисподней посмотреть на людей. Кричали туканы; красные, коричневые и черные зимородки, завидев нас, разлетались со щебетом во все стороны. Жалобно прозвучал голос обезьянки. Медленно, тихо струился поток — не то что Мапуэра, где голова гудела от неумолчного гула.
Солнце взошло и рассыпало блестки по воде, легкий ветерок освежил наши лица. Ка’и и его жена бредили… Старая собака, положив голову на плечо хозяйки, тяжело-тяжело вздыхала. Только щеночек немного развлекал Кабапбейе; нахмурив лоб и дрожа в лихорадке, она гладила и целовала его.
Чей-то голос окликнул нас с берега, и навстречу нам отчалила лодка. Это был Чекема; усиленно работая веслами, он все время что-то кричал громким фальцетом. Подойдя вплотную, Чекема уставился на нас так, словно
— Он видел во сне, — объяснил Безил, — как нас убили фишкалиены, и рассказал всем, что мы погибли. Теперь оказалось, что сон не сбылся, а это — очень плохая примета.
Внезапно собака насторожила уши. Мы прислушались. Издали доносился лай — мы приближались к деревне Мавики, вождя ваи-ваи.
Через час, достигнув деревни, мы остановились, чтобы высадить Фоньюве и Кирифакку. Со всех сторон с приветственными возгласами к нам устремились ваи-ваи. Фоньюве бросился стремглав к своей жене (которая, кстати сказать, приходилась ему также и теткой) и обнял ее. Молодые индейцы с завистью смотрели на Кирифакку — он был теперь в их глазах великим путешественником; крепыш «Хаимара», степенный и важный, с большим достоинством вел беседу со своими сверстниками.
Ка’и и Кабапбейе заметно ободрились при виде деревни и попросили оставить их здесь; однако болезнь была слишком опасной, и я настоял на том, чтобы они продолжали путь.
Прошла целая вечность (в действительности два часа), прежде чем мы добрались до миссии. Наконец мы обогнули последнюю излучину; в тот же миг кто-то побежал от берега к домам сообщить о нашем прибытии.
— Слава богу, вы вернулись в целости и сохранности, — произнес, пожимая мне руку, мистер Ливитт, когда я вышел из лодки.
Я поздоровался с ним, с его женой, с сестрой милосердия.
Как бы мы ни расходились во взглядах — все-таки они добрые люди, и нашим больным теперь обеспечен хороший уход.
— Мы так тревожились за вас, — продолжал мистер Ливитт. — Не знали, что и думать, — очень уж вы долго задержались на той стороне. Мы молились за вас. А тут еще Чекема рассказал, что вас, мол, убили. Я уже собирался искать вас. Правда, никто из нас не бывал на той стороне, но мы верили, что бог укажет нам путь.
— У нас было столько хлопот после вашего отъезда, — вмешалась мисс Ридл. — Тут все переболели, мы круглые сутки ухаживали за больными. Некоторые чуть не умерли. Во всем виноват Юкума с его насморком. Я бы никогда не поверила, что возможно такое!
Миссис Ливитт, как всегда, приготовила чудесный обед, и когда мы, передав Ка’и и Кабапбейе на попечение сестры, сели за стол, я впервые за все время экспедиции облегченно вздохнул. Кончилось непрерывное напряжение, у меня было такое чувство, словно я очнулся после долгого сна, полного смутных, неясных видений. Мне самому показалось странным, как успокоило меня простое сознание того, что я сижу за столом, окруженный фарфором, кастрюлями, сковородками, вижу занавески на окнах, слушаю ничем не примечательный разговор… Я с удивлением обнаружил, как сильна во мне необъяснимая привязанность к привычным мелочам.
Теперь оставался последний этап — через дебри в саванны, почти двести километров по необитаемому краю! Сначала на лодке вниз по Эссекибо и вверх по Кассикаитю, затем пешком по широкой вьючной тропе, проложенной и постоянно поддерживаемой сборщиками балаты, и дальше по саваннам до Люмид-Пау. Продовольствие меня больше не тревожило; за людей я тоже был спокоен: стремясь поскорее вернуться домой, они станут работать усердно. Времени было в обрез — до девятого декабря, дня, на который была назначена встреча с самолетом, оставалось всего две недели.