В тайге стреляют
Шрифт:
Когда котлы и чайники опустели, бойцы снова улеглись по своим местам, задымили самокрутками. И никто не думал, что завтра опять предстоит утомительный путь, отчаянный холод и, быть может, новая лютая схватка с врагом. Люн вполголоса напевал «Как родная меня мать провожала» и примеривал на рукав гимнастерки заплату. Коломейцев лежал на животе, уткнув в подбородок составленные друг на друга кулаки, мечтательно смотрел на льдинку, вмороженную в окно. Освещенная прыгающим пламенем камелька, она казалась каким-то драгоценным камнем.
Назарка примостился на тальниковом
«"Вотще!" Что это такое? — подумал он и вздохнул: — Много еще учиться надо!»
Яркие отблески огня освещали сосредоточенное лицо парня. Расплывшаяся кудлатая тень его беспокойно металась по стене, хотя Назарка не шевелился. Раскаленные искры падали на листы. Он щелчком сбивал их.
— Что читаешь, Назарка? — заинтересованно спросил Костя Люн и попробовал, прочно ли держится на рукаве заплата.
Назарка неохотно поднял голову, повернул книгу обложкой к красноармейцам.
— Русский поэт Александр Сергеевич, фамилия — Пушкин! — раздельно произнес он.
— Давай на голос. Мы тоже послушаем, — попросил Коломейцев и переместился поближе к камельку.
— Плохо я умею. Смеяться еще станете! — возразил Назарка, смущенно улыбаясь.
— Кто это смеяться позволит! Книга, брат, великое дело!.. Как умеешь, так и читай! — приподнявшись с орона, сказал Фролов. Повозился, устраиваясь удобней, и притих.
— Что читать?
— А что тебе больше всего нравится, то и валяй!
— Вот шибко хорошее стихотворение. «Послание в Сибирь» называется.
— Давай его!
Назарка часто запинался, краснел и водил пальцем по строчкам.
Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье. Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье.Установилась тишина. Сдерживая дыхание, люди с обветренными лицами, потрескавшимися на морозе губами и заскорузлыми руками, внимательно слушали Назарку.
Хозяин юрты, бесшумно ступая, с темной стороны обогнул камелек, оделся и вышел на улицу. На него никто даже не взглянул. Немного погодя Фролов сунул голые ноги в валенки, накинул на плечи борчатку и тоже исчез за скрипнувшей дверью.
Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут — и свобода Вас примет радостно у входа. И братья меч вам отдадут.Назарка кончил читать и закрыл книгу. Несколько минут длилось молчание. Красноармейцы задумчиво покуривали.
— Ведь правильно он сочинил! — вскинул давно не стриженную голову Ларкин. На щеке его выделялось черное пятно — ознобил. — Раньше люди тоже не сидели сложа руки — боролись.
— Здорово он пишет, Александр Сергеевич! За живое цепляет! — с восхищением произнес Костя Люн. — Вот бы тебе так выучиться, Назарка!
— Самый наипервейший писатель был на России! — авторитетно заявил Коломейцев. — Царь-кровосос его загробил!
— Известно, цари все душегубители!
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво покосился Ларкин на Коломейцева.
— В Иркутске, когда на переформировке были, ученый в казарме выступал. Он рассказывал. У Пушкина еще жена барыня-белоручка была и с каким-то буржуем снюхалась, стерва. Из-за того и драка на пистолетах у них получилась. Тот Пушкина и подстрелил.
— Ты, Назарка, молодец! Выучился грамоте и понимающим человеком стал. А я вот лодырь несусветный! Букварь досель для меня темный лес...
Хлопнула дверь, и в нагревшееся жилье хлынул морозный воздух. В тепле он моментально загустел и стал похож на взбитые сливки, которые тут же бесследно исчезли.
У порога Фролов смел рукавицей с валенок снег, снял и старательно отряхнул папаху. После этого командир прошел к ярко пылающему очагу, стал к огню спиной и заложил руки за спину.
— Лютует сегодня! — простуженным голосом заметил он.
— Ничего, перетерпим как-нибудь. Весна уже не за дальними горами, помягче станет.
— Все это верно! — раздумчиво проговорил Фролов. — Меня другое беспокоит. Хозяин куда-то укатил. Я спросил его: куда собрался? Он в ответ: дескать, соседа надо навестить. Вроде сильно занемог он. Вся-де семья укочевала к тому соседу. Шамана там ждут. Камланить будет. То-то в юрте никого, кроме огонера, нет. Не по-якутски это у него как-то получилось... Чую, что врет!
Фролов медленно, изучающе осмотрел богатое убранство юрты. Задержал взгляд на иконах в потемневших от времени серебряных литых окладах. Огонек в лампадке умирал. Командир прошел к столу, сел и свернул папиросу.
— А может, и впрямь к тому хворому укатил? — высказал кто-то свое предположение.
— Не верится! — покачал головой командир. — У него незнакомого люду полно, а он все добро свое бросил — и к соседу на камлание, словно на блины! И собак с собой прихватил. Разумеете?..
В юрте надолго установилась тишина.
«Дальше отступать белякам некуда, — размышлял Фролов, затягиваясь крепким махорочным дымом. — Там глушь, бадараны [57] , горы. Ни жилья, ни людей. Разве бродячий ламут повстречается. А запасов у них — раз, два — и обчелся... Возможно, сделают попытку проскользнуть мимо нас обратно, поближе к жилым местам?»
На углях зашумел чайник. Крышка начала подпрыгивать и дребезжать. Из-под нее упругими султанчиками прорывался пар.
— Разведку отправим. Разузнать получше надо... Береженого и бог бережет!
57
Болота и топи на Севере.