В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Ослабление монархии, крах центрального правительства и переход власти к предводителям региональных военных союзов – знакомый мотив имперской истории. Разумеется, наместники многих могольских провинций ухватились за возможность основать собственные династии во вверенных им регионах. Порой у них, по сути, не оставалось выбора. В прошлом они полагались на поддержку падишаха, который помогал им держать в узде местных заминдаров и отправлять власть. Теперь им приходилось справляться своими силами. Им нужны были ресурсы, чтобы обеспечивать функционирование сетей покровительства, сдерживать или принуждать непокорных заминдаров, а также исполнять функции (например, разрешать локальные споры), которые придавали их власти легитимность в глазах местного населения.

Удерживая ресурсы для управления своими провинциями, некоторые наместники все же оставались лояльны династии Великих Моголов. В частности, Низам-уль-Мульк был наместником Гуджарата, Декана и Малвы и убежденным могольским лоялистом. Хотя к 1722 году он сосредоточил в своих руках такую власть, что ничто не мешало ему основать собственную династию, он предпочел стать визирем при падишахе Мухаммад-Шахе. Он занял этот пост, предложив программу реформ, которая включала упразднение джагиров дворян, более не состоящих на службе государству,

борьбу с коррупцией в администрации и восстановление контроля над налоговой системой и землями, ранее принадлежавшими династии, а теперь захваченными местными феодальными властителями. Эта программа имела много общего с успешным реформаторским курсом Мехмеда Кёпрюлю, который в 1640-х годах вывел из кризиса Османскую империю. Однако под давлением со стороны различных придворных фракций и фаворитов Мухаммад-Шах выступил против Низам-уль-Мулька и его преобразований. В результате Низам вернулся в Декан и основал автономное государство Хайдарабад, которое оставалось величайшим из индийских княжеств до падения британской власти в 1948 году³¹.

По проверенной временем традиции ослабление государства, которое господствовало на огромной Индо-Гангской равнине, открыло путь для вторжения полукочевой конной армии на северо-западные приграничные территории. В 1739 году Надир-шах разграбил Дели и захватил павлиний трон (и многое другое), чтобы укрепить легитимность своей новой династии в Иране. Надир был сыном пастуха из полукочевого племени афшар, которое обитало на севере Хорасана на стыке персидского и степного миров. Как и многие предводители военных союзов до него, в своей власти он опирался на собственный военный и политический опыт, личную харизму, удачу и террор. Он воспользовался хаосом, возникшим в период упадка и гибели династии Сефевидов, последний шах которой был свергнут в 1722 году. После завоевания Ирана он повел свою армию сквозь Афганистан в Северную Индию. Его героем и примером был Тимур (Тамерлан). Через восемь лет после захвата Дели Надир-шах умер. Как и многие империи, завоеванные кочевниками, его государство не пережило смерти своего основателя³².

Всего через десять лет после смерти Надира, в 1757 году, Роберт Клайв победил в битве при Плесси. К 1765 году Бенгалия попала под контроль Ост-Индской компании. Впоследствии британцы использовали Бенгалию как опорный пункт, откуда со временем их власть распространилась по всей Индии. В геополитическом отношении это ознаменовало радикальный разрыв с индийской традицией. Индийский субконтинент всегда завоевывался предводителями военных союзов, которые вторгались на него с приграничных северо-западных территорий. На этот раз впервые в истории его завоевали с моря. Британское завоевание Индии стало огромным шагом к установлению европейского господства во всем мире. Первый этап этого процесса мы рассмотрели в главе X, где говорили об испанском завоевании Центральной и Южной Америки при Карле V и Филиппе II. Через 250 лет после начала испанских завоеваний европейская сила многократно возросла. Британцы шли в авангарде европейской власти и прогресса. Их морская, военная, торговая и финансовая мощь к 1815 году обеспечила им господство в Атлантическом регионе, который в этот период постепенно превращался в центр мировой экономики. Американское серебро заложило фундамент европейской торговли с Китаем и Индией. Теперь индийский опиум при поддержке британского флота оказался главным оружием в попытках британцев вторгнуться в китайскую экономику и занять там центральное место. Опиумная война 1840-х годов стала важным этапом в этом процессе. К тому времени британское влияние значительно возросло благодаря промышленной революции. Британия – и вместе с ней и остальной мир – вошли в Новое время, которое также стало великой эпохой европейского империализма.

Девятнадцатый век ознаменовал решительный разрыв с прошлым. Тем не менее далеко не все в европейском и британском империализме было в новинку. Напротив, и во всем мире, и конкретно в Индии европейская империя во многих отношениях развивалась по исконным имперским законам. Британская мощь оказалась важнейшим фактором при завоевании Индии, но установлению британской власти во многом помогло ослабление империи Великих Моголов, которое случилось в предыдущем поколении и было вызвано внутренними, а не внешними причинами. Подобный процесс циклического имперского упадка облегчил победу европейцев над Османами и династией Цин. Традиционная имперская геополитика по-прежнему имела огромное значение. Установлению британской власти в Индии благоприятствовала естественная неприступность ее северных границ. В начале XIX века один из ведущих российских военачальников Леонтий Беннигсен написал, что британские позиции на субконтиненте неуязвимы. При классическом вторжении с северо-запада конное войско не могло сокрушить армию, которую Британия по европейской модели сформировала в Индии. Логистика, ландшафт и отдаленность не позволяли никакой пехотной и артиллерийской армии Нового времени осуществить вторжение через Афганистан. Атаковать субконтинент можно было только с моря, но там британское преимущество было совершенно неоспоримо. Одним из важных элементов международных отношений в 1815–1914 годах было соперничество Британской и Российской империй в Азии. Чтобы описать его, достаточно взглянуть на судьбу трех величайших азиатских династических империй. Британцы монополизировали наследие Великих Моголов. На протяжении многих десятилетий после 1840-х годов они оставались господствующей европейской силой в Китае. И вместе с тем британцы не позволяли России поглотить Османскую империю³³.

Британская власть в Индии была основана на сильном чувстве культурного превосходства и цивилизационной миссии. Большинство британских чиновников в свете этого считали себя наследниками Римской империи. Тем не менее, как и во всех успешных империях, завоеватели понимали, что им нужно адаптировать свои методы управления к местным реалиям и традициям. Они также понимали, что им необходимо содействие местных элит. Любые сомнения в этом подкреплялись уроками восстания 1857 года. Британская власть в Индии опиралась на классовые и расовые иерархии, но они порой бывали неоднозначными. Как и большинство сложных имперских систем, британская система управления была не лишена своих парадоксов и тонкостей.

Мой крестный отец, Кристоф фон Фюрер-Хаймендорф, стал уважаемым антропологом и провел значительную часть жизни, изучая различные племена Индии. Его семья происходила из мелкого дворянского рода Священной Римской империи. В число его ближайших друзей входили

прекрасно образованные представители мусульманской хайдарабадской аристократии, которые примкнули к Партии конгресса в надежде создать независимую Индию, стоящую выше этноконфессиональных различий. Они напоминали Хьюберта Батлера, протестантского джентльмена, гэльского ученого и ирландского патриота, о котором я упоминал в предисловии, поскольку в детстве частенько гостил у него на летних каникулах. В 1939 году Вторая мировая война настигла Хаймендорфа, когда он проводил исследования в Индии, и технически он стал гражданином враждебного государства. В глазах британских чиновников – среди которых у него тоже было немало друзей – он был надежным, хоть и несколько эксцентричным представителем итонской и винчестерской интеллигенции. Его интернировали “в пределах правительства Индии” – на большой территории, которую он вовсе не хотел покидать в разгар мировой войны. Когда в 1942 году японская армия подошла к северо-восточной границе Индии, оказалось, что Хаймендорф не только главный специалист по некоторым из индийских племен, стоявших на передовой, но и европеец, которому больше всего доверяют их лидеры. В результате британцы сделали его своим официальным агентом в этой области. Впоследствии он с удовольствием вспоминал, что в его обязанности входило периодически подписывать отчеты, в которых сообщалось, что за пребывающими в регионе гражданами враждебных государств – в число которых входил и он сам – ведется постоянное наблюдение. Франц Кафка и Николай Гоголь, один из которых был знаком с австрийской, а другой – с российской имперской бюрократией, несомненно, оценили бы его шутку.

Глава XIII

Последние династии Китая: Мин и Цин

Последние две китайские династии, Мин и Цин, вписываются в закономерность китайской имперской истории. Династия Мин, как Хань и Сун, была китайской. Династия Цин (маньчжурская), напротив, была основана завоевателями из мира конных воителей, простиравшегося за северной границей Китая. В военном отношении династии завоевателей обычно были гораздо более грозными, чем местные китайские династии. Это позволяло им создавать гораздо более крупные империи, которые выходили далеко за пределы этнически китайских территорий. Местные китайские династии правили огромной по европейским меркам страной, но под властью Цин Китай достиг своих максимальных размеров. В 1800 году он занимал более 11,4 миллиона квадратных километров, на которых проживало значительно более 300 миллионов человек. Площадь Западной Европы составляла 2,3 миллиона квадратных километров, а ее крупнейшего королевства – Франции – лишь 550 тысяч. Размах империи Цин был уникален даже по меркам других великих евразийских империй той эпохи. Османская империя (5,4 миллиона квадратных километров) была более чем вдвое меньше по размеру, а численность ее населения была меньше в десять раз. На пике своего могущества Моголы управляли империей площадью 3,9 миллиона квадратных километров, где проживало менее 200 миллионов человек. Лишь Российская империя в 1800 году (22,8 миллиона квадратных километров) превосходила империю Цин по площади, но у российского царя было примерно в восемь раз меньше подданных, чем у китайского императора. Китайская имперская традиция олицетворяла победу человеческих институтов и идей над природой. Разумеется, эта победа имела немалую цену¹.

Читателю уже знакомы основные институты Китайской империи – император и бюрократия, – а также конфуцианская доктрина и древние традиции, которые регламентировали их взаимодействие. Падение династии Сун и последующее установление в Китае пришлой чжурчжэньской и монгольской власти доказало неоконфуцианцам, что Небо покарало китайцев за отход от истинного конфуцианского пути и заигрывание монархов из династии Сун с легизмом. Как великого героя неоконфуцианцы почитали Мэн-цзы (372–289 до н. э.), который был меньше остальных древних конфуцианских философов склонен к легизму и реализму. Мэн-цзы подчеркивал, что человеку очень важно подпитывать свои внутренние этические и гуманистические инстинкты. Рассуждая о политике, он утверждал, что служение на благо народа – единственный источник легитимности любого правительства. Основатель династии Мин Чжу Юаньчжан (император Хунъу, 1368–1398) сделал фундаментом своей легитимности полученный им статус победителя монголов и восстановителя истинно китайских конфуцианских принципов. По большей части он строго следовал канону, сформированному философами Чэн И и Чжу Си, которые основали неоконфуцианство в эпоху Сун. Но императору не нравились “демократические” идеи Мэн-цзы, поэтому он запрещал ссылаться на него в официальных текстах. Министр юстиции Цянь Тан даже подумывал о самоубийстве, заявляя, что в таком случае “презренный человек умрет за Мэн-цзы, и смерть эта станет для него честью”. Многие его коллеги-чиновники действительно поплатились за подобные взгляды жизнью во время безжалостных чисток, которые устраивал Хунъу².

Сын Хунъу, император Юнлэ (Чжу Ди), правил с 1402 по 1424 год. Он стал “вторым основателем” династии, поскольку успешно консолидировал и легитимизировал власть Мин в китайском обществе. Юнлэ был одним из “подлых дядьев” имперской истории и узурпировал престол, свергнув своего юного и наивного племянника. В связи с этим он отчаянно пытался легитимизировать свою власть в глазах осуждающей его конфуцианской элиты. В результате, пойдя на уступку интеллектуалам, он позволил Мэн-цзы занять в официальном каноне почетное второе место, пропустив вперед лишь самого Конфуция. С тех пор режимы Мин и Цин всецело и безоговорочно поддерживали неоконфуцианство как официальную государственную идеологию. Ключевые неоконфуцианские тексты легли в основу системы государственных экзаменов, которая вплоть до XX века играла важнейшую роль в формировании ценностей и убеждений китайских элит. Обучение мужчин из привилегированных слоев строилось в соответствии с системой экзаменов. Хотя основы этой системы были заложены еще в эпоху Тан, а ее расцвет пришелся на эпоху Сун, ее масштабы и влияние значительно возросли под властью Мин и Цин. Династия Мин расширила систему экзаменов, включив в нее окружной уровень, и сделала сдачу экзамена единственным способом получить высшие чины на государственной службе. Подавляющее большинство кандидатов не становилось даже “лицензиатами”, то есть не получало права на сдачу экзамена на провинциальном уровне. Немногочисленные кандидаты, успешно сдавшие провинциальные и столичные экзамены, получали возможность состязаться на высочайшем уровне, во дворце³.