В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Моя великая задача выполнена. За два года я трижды пересекал пустыни, где бушевали ветра и лили дожди, и лишь раз в два дня мне удавалось поесть… Небо, земля и предки сберегли меня и принесли мне это свершение. Что же до жизни моей, то можно сказать, что я счастлив. Можно сказать, что я удовлетворен… Я получил то, чего хотел.

Разгром Галдана действительно был важной стратегической и политической победой для Цин, но радость Канси, вероятно, во многом объяснялась тем, что он смог исполнить свою мечту и стать настоящим царем-воителем. Много лет спустя, размышляя о необходимости реформы системы военных экзаменов, Канси сказал чиновникам: “Я решал огромное количество военных вопросов. Я лично возглавлял военные походы и хорошо понимаю, как мыслят военачальники”. Он очень гордился тем, что имел возможность это сказать²⁰.

Отец Канси был ценителем китайской высокой культуры. Он недолго пребывал у власти, но постарался внедрить некоторые китайские традиции и институты в цинскую систему правления. Когда император Шунь-чжи скоропостижно скончался в возрасте 23 лет, маньчжурские сановники, которые

управляли страной в период регентства при малолетнем Канси, сделали шаг назад и решили восстановить маньчжурское господство в режиме завоевателей. Составить представление о новой эпохе позволяет, например, тот факт, что юному императору пришлось тайком изучать азы неоконфуцианских доктрин и китайскую литературную культуру под руководством двух старых евнухов, служивших во дворце со времен династии Мин. Приняв власть в свои руки и освободившись от опеки регентов, Канси первым делом погрузился в интенсивное изучение китайского литературного языка и культуры, а также неоконфуцианских сочинений. Со временем он сделался большим ценителем и покровителем китайской живописи, каллиграфии, поэзии и садово-паркового искусства. Он и сам стал уважаемым поэтом и каллиграфом. И все же любовь Канси к китайской культуре вовсе не предполагала разрыва с его маньчжурским самосознанием. Напротив, он был великолепным наездником и лучником, любил простую жизнь на охоте и всячески старался сохранить маньчжурские традиции своего народа. Канси комфортно и успешно существовал в двух культурах и ценил обе.

Изучение этих аспектов китайской высокой культуры дарило Канси огромную радость и удовлетворение, но также давало ему важнейшие политические преимущества. Китайские интеллектуалы уважали императора, который так горячо и явно разделял их этические и эстетические ценности. В 1677 году, подчеркнув свой глубокий интерес к китайской культуре, Канси построил во дворце так называемый Южный кабинет, который стал настоящим раем для выдающихся ученых из Академии Ханьлинь. Некоторые из них вошли в ближний круг императора, всюду сопровождали его и давали ему советы по политическим вопросам, а также по вопросам литературной культуры. Протянув еще одну оливковую ветвь знатным интеллектуалам, в 1679 ^Г°ДУ Канси организовал особый экзамен высокого уровня, к которому допускались лишь самые уважаемые и эрудированные ученые. Успешно сдавшие его были осыпаны почестями и введены в Академию Ханьлинь, где им поручили написать официальную историю эпохи Мин. Разумеется, она составлялась не в полном соответствии с академическими принципами, но Канси подталкивал ученых проводить глубокие исследования и отдавать должное достижениям династии Мин – и особенно ее ранних монархов. При этом он подчеркивал, что династия Цин не свергла династию Мин, а, напротив, спасла Китай и конфуцианскую цивилизацию от анархии, после того как правители Мин потеряли небесный мандат и бежали из своей столицы под натиском неистовствующей крестьянской толпы²¹.

В 1711 году в провинции Цзянсу разразился скандал из-за выявленной на провинциальных экзаменах коррупции, которая обеспечивала успех богатым кандидатам с хорошими связями, явно уступавшим в интеллектуальном плане своим конкурентам. Скандал быстро перерос в войну взаимных обвинений и угроз между китайским губернатором провинции Чжан Военном и стоящим выше него грубым и приземленным маньчжурским генерал-губернатором региона Гали. Нижнее течение и дельта Янцзы, где находится провинция Цзянсу, были богатейшей областью Китая. Ее зажиточная и по большей части независимая местная элита относилась к правителям Цин скорее терпимо, чем хорошо. Босин был уважаем в китайских, а Гали – в маньчжурских элитных кругах. В связи с этим их столкновение представляло опасность и подрывало компромисс, который лежал в основе власти Цин. Канси отправил для разрешения конфликта двух высокопоставленных чиновников, но этот маленький комитет был больше заинтересован в политике, чем в восстановлении справедливости. Его члены не хотели досаждать Гали и его влиятельным сторонникам. Генерал-губернатор действительно попустительствовал коррупции, но комитет по большому счету оправдал его и призвал к смещению и наказанию Босина. В обычных рамках китайской бюрократической политики у императора, вероятно, не было бы иного выбора, кроме как утвердить это решение.

Но у Канси был козырь в рукаве. В прошлом десятилетии он занимался разработкой системы цзоучжэ, или докладных записок. Он определил небольшое число пользующихся его доверием людей – изначально в провинциях, но затем даже в Пекине – и призвал их тайно и напрямую докладывать ему о важных вещах. Они делали это в обход всех бюрократических каналов, поскольку за корреспонденцию отвечали самые надежные из дворцовых евнухов. Таким образом Канси быстро получал дополнительную секретную информацию из доверенных источников. В области Цзянсу одним из информаторов императора был Цао Инь, управляющий государственными текстильными фабриками и куратор (цензор) торговли солью в подконтрольном ему регионе. Это были хлопотливые и ответственные должности, и служили на них только люди, в честности и добросовестности которых у императора не возникало никаких сомнений.

Цао Инь был невольником, то есть потомственным придворным слугой или даже рабом Канси. Его предки, как и предки большинства невольников, были этническими китайцами, которые попали в плен и были частично порабощены в 1610-х годах, когда Цин покорили Южную Маньчжурию. Как и в Османской империи, невольники монархов из династии Цин часто были и слугами в их доме, и их приближенными, которых правители назначали на ответственные посты. Отец Цао Иня двадцать один год исправно служил инспектором по ткацкому делу в Нанкине и пользовался большим уважением. Еще важнее, что мать Цао была кормилицей Канси. В китайской и маньчжурской культуре это часто предполагало близкую связь, и император всегда старался обеспечить ее благополучие. В детстве Цао и юный принц нередко играли вместе. Несмотря на колоссальный

разрыв в их социальном положении, письма Канси к Цао проникнуты теплотой, доверием и заботой. Канси и Цао разделяли любовь к культуре, искусству и занятиям китайских интеллектуалов, и это добавляло в их отношения элемент взаимного и равного уважения. В тайных донесениях, которые Цао отправлял Канси, скандал описывался так, как о нем не посмел бы рассказать ни один обычный чиновник. Генерал-губернатор был разжалован, а губернатор Босин – просто переведен на другую позицию аналогичного статуса. Из этой истории можно сделать два важных вывода. Во-первых, император одинаково и справедливо относился к китайским и маньчжурским чиновникам. Во-вторых, он приобрел мощное новое оружие для надзора за бюрократами²².

К моменту, когда в 1711 году в Цзянсу разразился скандал, Канси был измотан вечным кошмаром стареющих монархов – вопросом о престолонаследии. В 1674 ^Г°ДУ любимая старшая жена Канси императрица Сяо-чэнжэнь умерла при родах, произведя на свет принца Иньжэна. Возможно, это обстоятельство отчасти объясняет огромную любовь императора к своему сыну. Канси пишет: “Я, император, был для него доброй старой нянькой. Я сам научил его читать”. Возможно, император избаловал сына. Уже

в 1678 году полуторагодовалый принц был провозглашен наследником престола. Несомненно, это отчасти демонстрировало любовь Канси к ребенку и уважение к памяти его жены, но вместе с тем было и данью китайской традиции, поскольку Канси нуждался в поддержке китайской элиты в период неудач в войне с тремя князьями-данниками. Но мальчик, названный наследником, стал объектом для бесконечной лести и соблазнов. Канси усугубил ситуацию, когда еще в середине 1690-х годов сообщил сыну, что со временем желает отойти от дел и передать ему бразды правления. Из-за этого аппетиты и нетерпение фракции, сформировавшейся вокруг наследного принца, еще сильнее возросли. Многие представители маньчжурской элиты, не говоря уже о единокровных братьях Иньжэна, не одобряли желание Канси следовать китайским традициям примогенитуры и назначать наследниками детей, которые еще не успели проявить себя. В итоге Иньжэн стал мишенью для зависти и слухов. Годами Канси не обращал внимания на рассказы о проступках и распущенности сына, но в 1708 году в конце концов лишил его права наследования и отправил в тюрьму, устроив эмоциональное полупубличное зрелище, которое завершилось рыданиями императора, распластавшегося на полу²³.

На этом проблемы Канси не иссякли. Устранив Иньжэна, он положил начало ожесточенной борьбе между другими своими сыновьями и их сторонниками, которые пытались обеспечить своим ставленникам восшествие на престол. Недолгое время Канси отдавал предпочтение своему восьмому сыну, принцу Иньсы, и назначил его наследником, но в ужасе отказался от своего намерения и заключил и его в темницу, когда узнал, что фракция Иньсы – без ведома принца – составила тайный план убийства бывшего наследника. Страдая от угрызений совести, Канси убедил себя, что враги несправедливо оклеветали его любимого сына Иньжэна или вовсе наслали на него заклятие. В апреле 1709 года Иньжэн снова получил статус наследника, но вскоре стал вести себя не лучше, чем раньше. Когда в 1712 году его снова лишили привилегий и заточили в тюрьму, борьба за престолонаследие вышла на новый уровень. Сделав две ошибки при выборе наследника, Канси решил не назначать нового, пока не окажется на пороге смерти.

К 1722 году основными кандидатами на престол были принц Иньти, к которому перешло большинство сторонников Иньсы, и четвертый сын Канси, принц Иньчжэнь – будущий император Юнчжэн. Соперничающие принцы родились от одной матери, поэтому на этот раз борьба за престолонаследие не была связана с коварными интригами в гареме. Когда в декабре 1722 года Канси скончался после внезапной десятидневной болезни, Иньчжэнь был в Пекине, а Иньти – далеко на западе, где командовал войсками в Тибете. Вероятно, на смертном одре Канси назвал Инь-чжэня наследником, и принца тотчас без всякого сопротивления провозгласили императором в Пекине, и все же вопросы легитимности его восшествия на престол дестабилизировали политику в первую половину его правления. В Тибете принц Иньти командовал многочисленными армиями и имел полномочия наместника. В его положении любой османский и могольский принц выступил бы в поход на столицу. Однако у Цин сложилась другая традиция: порядок престолонаследия определялся в семье, а не в бою. Один историк отмечает “впечатляющую солидарность, которая наблюдалась в маньчжурской элите”. Отчасти это объясняется тем, что маньчжуры остро сознавали свою уязвимость: гражданская война между принцами в империи, где маньчжуры противостояли гораздо более многочисленному и образованному китайскому населению, грозила гибелью режима. Маньчжурские элиты никак не могли такого допустить, но даже рядовые воины восьмизнаменной армии в начале XVIII века жили гораздо лучше, чем китайские крестьяне. Маньчжурские семьи среднего достатка имели рабов²⁴.

Одна из причин поверить, что император выбрал преемником Инь-чжэня, состоит в том, что в общем и целом Канси прекрасно разбирался в людях, а Иньчжэнь великолепно проявил себя как император Юнчжэн. Он полностью разделял основные принципы правления отца: соблюдал маньчжурско-китайский баланс, сохранял маньчжурские знамена и безоговорочно поддерживал неоконфуцианство. Его главной задачей было повышение эффективности цинского аппарата управления. Когда он взошел на престол в 1722 году, в империи уже назрела необходимость в смене руководства. Канси правил не один десяток лет, и его хватка с возрастом, несомненно, ослабевала. Стареющий император, который в своей работе всегда полагался на свою блестящую память, и сам сетовал на то, что со временем она стала его подводить. Канси всегда был весьма снисходительным начальником – и по личным, и по политическим причинам. С возрастом, когда силы стали покидать его, уровень коррупции возрос. Борьба за престолонаследие подорвала дисциплину и подогрела противостояние между фракциями, которое всегда ослабляло китайский бюрократический аппарат.