В тени двух богов
Шрифт:
Марк открывает глаза и оказывается в пустой темной спальне. По бокам ложа пылают жаровни, распространяя ровное тепло по комнате. Лампадка на столе не горит – перед сном ее потушил раб Антиох, большой, ленивый человек. Он сейчас растянулся возле его двери и отчаянно громко храпит. Антиох бы никого к нему не пропустил: ни Бенедикту, ни мать.
Мысли постепенно заполняют голову. До мартовских ид осталось несколько дней. После них будет веселое празднество, которое зовут Либералиями, и он наденет белую тогу взрослого гражданина, наконец, станет взрослым и будет сам принимать решения, совершать ответственные поступки. Не все решения, конечно, – полная взрослость
И все-таки сон. К чему он? Такой неправильный, отвратительный и гадкий. Сначала Сабина, потом мать. Марк ворочается с боку на бок, ему жарко, ему не спится, и он вспоминает художника Диогнета. Тот учил подчинять себе свои чувства, управлять ими, уметь взглянуть на себя со стороны. Хорошо же он выглядит: молодой человек, овладевший Августой, а затем матерью!
Его лицо горит от стыда, и он думает о том, как хорошо, что сейчас ночь, темнота и все спят. Никому не надо объяснять – почему он не спит, почему щеки и лоб у него красные. Он вдруг вспоминает, что у матери есть книга Артемидора из Эфеса, в которую та часто заглядывает, потому что она называется «Сонник». Мать обсуждает свои сны с ним, с подругами, с Регином, ведь снам, как и приметам, римляне привыкли безоговорочно верить.
Надо обязательно заглянуть в нее, решает он, убедиться, что ничего плохого не случится.
Утром, не выспавшийся, вялый, Марк отправляется в таблинум, где наряду с семейными важными документами хранятся свитки книг. Так он находит сонник. То, что ему нужно, описано Артемидором в первой части. Про Сабину он не стал искать, а вот про мать… Соединяться с матерью сзади – не к добру, читает он, это значит, что от сновидца отвернется мать, или отринет родина, или будет провалено предпринятое дело.
Все из перечисленного, его не категорически устраивает: он не хочет, чтобы он него отворачивалась мать, не хочет терять Родину или что-то другое, не менее важное. Он еще юноша, хотя и на пороге взрослости, ему рано оставаться одному.
Но как же быть со сном?
В доме еще не так много народу, хотя рабы уже встали, шумят повсюду, носят воду, громко разговаривают. На кухне повар готовит завтрак и оттуда тянет запахом древесных углей. Марк зримо видит, как этот низкорослый, кудрявый египтянин варит полбяную кашу.
Марку хочется увидеть мать. Отчего-то после сна и предсказания сонника у него возникает боязнь, что с матерью что-то случится, и она покинет его. Глупая, странная мысль, тревожащая сердце.
Кроме рабов, Марку слышатся и голоса клиентов, начинающих с самого утра прибывать к ним, чтобы увидеться с Домицией Луциллой, получить ее благосклонный взгляд, а еще лучше несколько сестерциев, которые можно пустить в дело.
Марк подозревает, что многие из них являются пройдохами, и вовсе не такими несчастными, обманутыми жизнью, какими хотят предстать перед матерью. Они пытаются вызвать жалость заношенными туниками, или большим семейством, которое тяжко кормить, или прочими бедами, ниспосланными богами. Эти никчемные люди стоят вдоль коридора и провожают хозяйку дома – щедрую владелицу кирпичного завода, глазами преданных собак. Отчасти немного печальными и скорбными.
Он, Марк, думает, что клиентелла – это бесполезные и ленивые параситы 30 , от которых неплохо бы избавиться и он, пожалуй, сделает это в свое время.
Чтобы не встречаться
Он заглядывает в комнату и правда! Домиция Луцилла сидит перед большим серебряным зеркалом, которое достаточно хорошо отражает ее лицо и плечи. Возле нее крутятся три рабыни – Дидона, Мелисса и Феоксена, молодые девушки-египтянки. Одна держит перед госпожой круглое зеркало из серебра, другая завивает волосы горячими щипцами, а третья занимается лицом Домиции. Феоксена втирает в лоб, щеки и шею матери мазь из помета крокодилов, которым отбеливают кожу и готовит краску из жженых финиковых косточек, чтобы подкрасить ресницы госпоже.
30
Парасит (греч.) – нахлебник. В Риме бедные граждане, развлекавшие хозяев за столом.
– Марк, что же ты стоишь на пороге? Заходи! – замечает его мать. – Ты чего-то хочешь?
Сын покраснел, вспомнив ночной сон.
– Хотел пожелать тебе хорошего утра, мама. Как ты спала?
– Прекрасно!
Домиция не поворачивает головы, но Марк замечает, что она слабо улыбается. У матери сегодня хорошее настроение.
– Клиенты уже собрались? – небрежно интересуется она.
– Как всегда! – пожимает плечами Марк. – Опять пришли за подачками.
– Ну, кто же не любит сестерции – благо у нас их много. Кстати, о деньгах…
Домиция замолкла, поскольку Феоксена начала втирать мазь, делая круговые движения ладонями по лицу матери. Когда она закончила Домиция продолжила:
– Пожалуй, твоя сестра Корнифиция созрела для замужества. Я нашла ей прекрасного жениха из хорошей семьи Уммидиев – Гая. Должно быть, свадьба будет в следующем году, когда она немного подрастет. Я хотела тебя спросить о завещании. Нам надо подумать, как обеспечить ее средствами.
– Если она выходит замуж, то я передам ей наследство от отца, – рассудительно произнес Марк, – мне хватит имущества прадеда. А ты тоже можешь завещать ей свое состояние, не упоминая меня. Тогда Корнифиция не будет выглядеть беднее Уммидия. Я слышал, что Квадраты – богатая фамилия.
– Хорошо, я подумаю, – согласилась Домиция. – Знаешь ли ты кого я позвала на наше семейное торжество по случаю принятия тобой тоги вирилы?
– Императора Адриана? – пошутил Марк.
Но мать не приняла шутки.
– Нет, – серьезно ответила она, – Адриан сейчас в Сирии, подавляет мятеж евреев. Я пригласила императрицу Сабину, которая оказывает нам высочайшее покровительство, твою тетю Фаустину с Антонином, Регина и второго прадеда Анния Вера. Пожалуй, будет еще моя родня из Нарбонской Галлии. Ты, верно, слышал про них.
– Так много? Я думал, мы проведем скромный обряд.
– Ах, Марк, это и так намного скромнее, чем я рассчитывала. Но в Риме сейчас прохладно, многие из уважаемых людей болеют или сидят дома, грея задницы жаровнями, или выехали в более теплые земли, где у них есть виллы.
Рабыни в это время закончили утренний туалет матроны, и отошли в сторону. На пороге комнаты появился седой раб, присматривающий за домовым хозяйством, его звали Децим. Луцилле он достался в свое время от почившего мужа, и она оставила его при себе, впрочем, считая, что не ошиблась. Децим был толковым, отчасти образованным – знал латинское письмо, и по характеру довольно спокойным.