В тени Канченджанги
Шрифт:
— Пить! Пить! — рычал я как безумный. Этим единственным словом я проще всего мог выразить нашу муку.
Мы дошли до «турни» и тяжело рухнули на мешки.
— Ребята! Я уже поставил воду! Сейчас организуем что-нибудь попить.
Из палатки выкарабкался Рогаль.
— Марек… приготовь побольше жидкости… возьми Вангчу и следуйте… по нашим следам к ребятам. Они умирают от жажды.
Час спустя мы сидели возле «турни», утолив жажду, но по-прежнему без сил, еще не придя в себя, а Рогаль и Вангчу направились вверх, неся в руках большую кастрюлю с чаем. Термос оказался разбитым.
Повалил снег — первый предвестник муссона? Белые влажные хлопья оседали на рубашках, охлаждая воспаленные лица. На слабо различимом склоне возникли темные фигуры. Приближаются!
Мы
Петр:
«Я добрел до «четверки» совершенно обессиленный. Вчера я проложил, пожалуй, две трети пути на террасе. Когда мы еще поднимались, снег был твердым, но, спускаясь, стали утопать по колено.
Включался в прокладку пути в меру сил и Доктор, потом я пытался привлечь к этому шерпа, но он не смог идти ведущим… Да, это был тот максимум усилий, на какой мы были способны без еды и капли влаги. Мы сомневались уже, дойдем ли до вас, но не могло быть и речи о том, чтобы отступить..
Я чувствовал смертельную усталость, точно так же как после броска к «четверке». Из лагеря уходили вниз четыре человека, я же рассчитывал, что уйдут только двое. Но раз у вас не было сил, пришлось дать согласие.
Меня несколько беспокоило, что мы остаемся одни. Я не знал, что может наступить завтра. Хватит ли кислорода? Сможем ли мы спустить Юзека ниже, сбавив ему этот километр высоты? Выдержит ли Вальдек такую нагрузку?
Вершина уже взята. И вопрос о ней больше меня не волновал, была только тревога, как пройдет завтрашний спуск. Не было ни обид, ни претензий в отношении действий отдельных людей… Все это появилось позже».
Да, нет смысла скрывать, сегодня мы еще могли сделать попытку спуститься на ледник, но хватит ли у нас на это сил? Мы мечтали лишь об одном: как можно быстрее попасть в базовый лагерь, попасть любой ценой.
Юзек сидел, тяжело дыша, на рюкзаке, вокруг кружили все более густые снежинки. Он не обращал на них внимания.
— Держись, старик! Надеюсь, ты справишься!
— Справлюсь, чёрт подери! Если б не нога… Жжет как огнем…
Мы уложили в рюкзаки часть вещей, которые следовало отправить отсюда вниз, а парням они уже не требовались, попрощались и двинулись. За нами намеревались спуститься еще два-три человека, но ждать их не имело смысла. Чем длительнее привал, тем труднее потом отправиться в путь.
Ох, как здорово помогали нам теперь верёвочные перила, из-за которых несколько дней назад мы вели борьбу с Вальдеком! За эти дни выпало столько снега, что обстановка стала опасной. Под кошками образовывались снежные лепёшки, и мы ежеминутно скользили по нескольку метров. Смеркалось. Спотыкаясь от усталости, судорожно сжимая в руках узел Пруссика, мы сходили вниз, к перевалу. Через час японский лагерь остался у нас за спиной. Уже наступили сумерки, когда мы добрались до перевала. В единственной оставшейся «турне», прогнувшейся, заметенной снегом, лежал одинокий Шимек. Мы присели возле рукава на корточки и стали беспорядочно рассказывать Шимеку о минувших днях, раздумывая над тем, не заночевать ли здесь.
— Панове, палатка почти развалилась. Внутри — гора снаряжения. Втроем нам здесь не уместиться, — отговаривал он нас.
— Может, спустишься вместе с нами под перевал?
— Нет. Я должен дождаться парней… и кинокамеру! Шерпы обещали захватить ее из японского лагеря. Может быть, я сумею еще кое-что снять! Вчера и сегодня рано утром я слышал по едва-едва работавшему радиотелефону ваши драматические переговоры… Слышал, как Большой, полный беспокойства, помогал вам встретиться друг с другом. Я чувствовал, что необходим вам, что должен выйти, что могу пригодиться при буксировке Юзека. Это было невыносимо: я отлеживаюсь здесь в палатке, а там… Я не мог заснуть… Боялся, что Юзек этого не вынесет… Утром пытался подняться выше. Но была такая чертовская жара, снег влажный. Я добрался до первых верёвочных перил, начал карабкаться. Но на кошки налипали целые глыбы, в одном
Становилось все темнее, и мы, не мешкая, начали спуск. Склон покрывали громадные массы снега. Как он только держался при подобном угле наклона? Туман немного поре дел, всходила луна. Сераки и поля под нами, изрезанные трещинами, имели вид грозный и отталкивающий. Снова потянулись верёвочные перила. Я шел траверсом, едва передвигая ноги, как автомат, не чувствуя опасности. Толстый слой снега держал плохо, а я от усталости был невнимателен. Ступенька обвалилась у меня под ногой, тяжелый рюкзак перевесил, и я сорвался. верёвка натянулась как струна, я повис десятью метрами ниже траверса. Сразу же пришел в себя. Все во мне выло от страха: выдержат ли ледовые костыли? Нервозно, беспорядочно я разрывал руками снег и лед, пытаясь вскарабкаться вверх. Выбрался совершенно обессиленный, дрожа от волнения. Еще четверть часа пути, теперь медленно, осторожно — и вот уже можно увидеть темное пятнышко «рондо». Конец сегодняшнего маршрута.
Мы забросили в палатку рюкзаки, я нагреб снегу и развалился на спальном мешке, глядя, как Весек роется в груде оставленных вещей в поисках съестного.
— Я обнаружил бульон, есть мед и чай. Имеется обезвоженная японская капуста.
Бутан успокаивающе урчал, пламя свечи отбрасывало на стену силуэт бородатого Весека, а я чувствовал, как проходит нервное напряжение, вызванное тем, что мне пришлось «сделать ласточку». Меня все больше одолевала смертельная усталость. Мы оба молчали, не чувствуя ни радости, ни облегчения, все еще ощущая волнения и накал последних дней. Поздно вечером снаружи донеслись голоса, потом в рукаве появилась голова Рубинека. Он пришел вместе с Войтеком.
— Ну и досталось мне! — сказал Войтек. — У меня на теле вскочила эта гадость, которую называют проклятием альпинистов, так что я едва шел… Мы отправились значительно позже вас. Солнце уже зашло, и туман сделался еще гуще. Слава богу, что по всему пути на перевал были установлены верёвочные перила. Я доставил Шимеку камеру, а он попотчевал нас чаем… Чертовская боль, а тут — палатка, горячая еда… Меня это окончательно размагнитило. Я заколебался: не остаться ли? Но Збышек уговорил меня спуститься. Дальше мы передвигались почти ощупью. Луна светила сквозь туман, все казалось нереальным, грозным и прекрасным. На траверсе, возле верёвочных перил, я почувствовал себя как дома. А потом мы увидели «рондо», высветленное изнутри пламенем свечи. Я облегченно вздохнул: уже конец.
Меня разбудил свет. Снова день. Последний день, отделяющий нас от базы. Уже с самого раннего утра в безоблачном небе повис раскаленный диск солнца. Ледовые заструги Белой Волны сверкали сияющим блеском. Еще до того как мы успели покинуть лагерь, начался невыносимый зной. Словно что-то должно было произойти, будто и в самом деле это предвещало изменение погоды.
Мы вышли поздно, измученные и хмурые после изматывающих, нервозных дней. Медленно и молча продвигались шаг за шагом к темным пятнам палаток «двойки». Шаг за шагом, ступень за ступенью по подтаявшим, расползающимся следам, мы в последний раз приближались к долгожданной базе и желанным зеленым долинам.
Всего лишь несколько, может быть еще десяток, часов странствований, единоборства с безбрежной пустотой белой равнины, борьбы с вязким снегом и собственной слабостью.
Каждый шаг вниз превращает Гималаи только в воспоминания. Задыхаясь от напряжения, обливаясь потом, мы не чувствовали, что этот многокрасочный сон остается позади. Что здесь уже не повторится день усилий, мучений… и того ликования, которое охватывает в горах. В этот день в душе у нас не нашлось места для того, чтобы оценить всю прелесть пребывания в этом царстве белых снегов.