В третью стражу. Трилогия

Намор Александр

Он играл в шахматы в кафе, куда приходили старые актеры послу­шать старых музыкантов, исполнявших классические квартеты. Он любил смотреть на рассвете на проституток, усталой походкой плетущихся домой.

Он рвался ухватить все, что еще не успело

"

навести красоту

"

, нацепить украшения: женщин, еще не причесанных, еще не окончивших макияж

..." Но в отличие от Генри Миллера, Луи-Виктор не носил нелепых костюмов и знал толк

в хороших винах и редких блюдах для гурманов. Он всегда был, что называется, при деньгах - Кайзерина пыталась не думать о том, откуда берутся эти деньги, - играл на скачках, частенько посещал казино и знал, кажется, пол-Европы, имея в виду, разумеется, публику вполне определенного сорта. Впрочем, водился он, кажется, и с бандитами, но даже тогда одевался со вкусом, какой редко встретишь среди современных европейцев. Однако Луи-Виктор был именно человеком вкуса. Он знал вкус жизни и умел развить его у другого человека. У женщины. У нее. У Кайзерины...

***

Они спустились к озеру, погуляли немного по набережной, обмениваясь шутками, смеясь и перекрикивая духовой оркестр, игравший без перерыва вальсы Штрауса. Потом посидели в ресторанчике, где под неодобрительными взглядами обывателей пили французское шампанское вместо честного немецкого пива или рейнского вина. А еще - потом, они снова гуляли вдоль озера и в парке. Погода стояла чудесная, и всеми - Кайзерина не исключение - овладело замечательное настроение...

– Прошу прощение, господа!
– мужчина, преградивший дорогу веселой компании, говорил вежливо, но в голосе его звучала угроза, и весь его облик, одежда, взгляд светлых глаз, тяжелые кисти и запястья излучали враждебность.

– Что такое?
– спросил Луи-Виктор, останавливаясь и переходя с французского на "язык бошей".

– Прошу прощения, - повторил высокий крепкого сложения мужчина, одетый в брюки-галифе, заправленные в сапоги с высокими голенищами, коричневую рубашку с галстуком и каскетку.
– Вам туда нельзя! Извольте пройти вокруг.

– Что за дела?
– Луи-Виктор сузил глаза и подобрался, словно собирался драться.

– Туда нельзя. Вам придется, пойти в обход, - указал мужчина на другую тропинку, и Кайзерина увидела на его руке повязку со свастикой...

"Коммунист? Нет, кажется, все-таки социалист..."

– А что там такое?
– вклинился в короткий, но обещающий быстро перерасти в скандал разговор, капризный голосок Нардины ди Паолис.

– Вам придется...

– Кто ты такой, чтобы указывать мне, что я должен делать?
– Луи-Виктор говорил тихо, едва не шепотом, произнося звуки с холодным шелестом, от которого у Кайзерины мороз пробежал по коже. Это был "плохой", опасный голос ее мужчины, оружие сродни хищному лезвию навахи, которую де Верджи носил с собой, отправляясь в притоны Марселя.

Длинная фраза, но, по существу, одна простая мысль. Т

ы

–

ничто

,

я - все

. И поэтому я решаю здесь и сейчас, как и всегда, и везде, что делаю, чего хочу.

– Проблемы?
– к преградившему им дорогу мужчине подошли еще двое, одетые в точно такую же полувоенную форму.

– Пойдем, Луи-Виктор!
– Феликс

Байш - сын одного из богатейших людей Лотарингии вмешался как раз вовремя. Настроение скандала, витавшее в теплом ароматном воздухе, легко могло быть стерто запахом крови.

– Пойдем! С нами женщины... а эти... господа... Впрочем, предоставим их своей судьбе...
– Феликс улыбнулся, и напряжение неожиданно оставило Луи-Виктора. Он вновь подхватил Кайзерину под руку и повел в направлении другой аллеи, в парке было удивительно хорошо.

– Кто эти клоуны?
– спросил Луи-Виктор, когда вся компания отошла на несколько шагов.

– Боюсь, что они не клоуны, - ответил закуривавший сигарету Феликс.
– Это опасные люди, Луи, и они не остановятся перед применением насилия, тем более, когда охраняют своих командиров.

– Командиров?
– задумчиво переспросил Луи-Виктор и, обернувшись, посмотрел на группу людей, собравшихся у большого черного автомобиля.

Кажется, они собирались фотографироваться. Во всяком случае, смотревшая в том же направлении Кайзерина увидела устанавливающего треногу штатива фотографа.

– Тот, что в форме и каскетке... толстый... Видишь?
– начал объяснять Феликс, хорошо знавший немецкие дела, так как уже несколько лет жил в Мюнхене.
– Это Эрнст Рём... Ну, что тебе сказать, Луи, он второе лицо в их национал-социалистской партии и командует этими, - кивнул он на охрану.
– Это штурмовики... СА.

– Так мы, выходит, нарвались на самую верхушку... Гитлер тоже здесь?
– спросил заинтересовавшийся Луи-Виктор.

– Не вижу... Но тот второй... Маленький, колченогий... Это доктор Геббельс... он депутат рейхстага и главный пропагандист их партии.

– А этот красавчик, рядом с депутатом, тоже какая-нибудь шишка?
– спросила Нардина.

– Не знаю, - пожал плечами Феликс.

Вспыхнул с громким шипением магний... Кайзерина смотрела на трех мужчин, сфотографировавшихся около черного автомобиля и теперь что-то оживленно между собой обсуждавших. Третьего - оставшегося безымянным - высокого молодого мужчину, с интересным, можно сказать, красивым лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами она определенно знала, хотя и никак не могла вспомнить откуда.

"Кто-то из родственников? Или он был в казино в Монте-Карло?"

Да, какая к черту разница! Он в любом случае, уступал Луи-Виктору, не мог не уступать, потому что быть лучше, чем ее мужчина не мог никто! И все-таки она его запомнила, этого "почти красивого" мужчину. Запомнила, а затем и вспомнила. Ночью. После ресторана, русской икры, нормандских устриц и шампанского "Пол Роже". После короткой, но яростной вспышки страсти - Луи-Виктор порвал Кайзерине чулки и чуть не вывихнул плечо, - после обжигающе горячей ванны... Позже. Потом. Ночью...

Они - Луи-Виктор и Кайзерина - сидели на полу, прямо на ковре, курили кальян, голландскую табачную смесь с опиумом, и пили "Моэт и Шандон" - ледяное, с лёгким цветочным привкусом - бывшее по возрасту старшее ее самой. И вот тогда, в тумане сладких грез перед внутренним взором Кайзерины снова появилось лицо высокого мужчины с темно-русыми волосами и голубыми, несколько холодными, но невероятно красивыми глазами.

"Голубыми?
– удивилась Кайзерина.
– Ах, да, разумеется!"