В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
А утром сообщили, что в город приехал Гитлер, и Шаунбург понял, что это - конец. Рем спешно убыл в отпуск. Командиры СА разбрелись, кто куда, и только люди Гейдриха не зевали: они знали, чего хотят.
"Уехать?" - подумал тогда Баст, накачиваясь коньяком в кафе "Европа", но малодушие отступило, даже "не войдя в прихожую", а ночью позвонил Рейнхард.
– Уезжайте из города, Баст, - сказал он.
– Езжайте, что ли, в VogelhЭgel. Думаю, вас там не тронут. Скорее - не будут искать. Я скажу вам, когда наступит время...
***
Себастиан
"Пой, птичка, пой..."
Он достал из кармана пиджака и выложил перед собой на подставку для нот "
Шеврон старого бойца
" и значок
"Нюрнберг"
...
"Так проходит слава земная..." - Шаунбург выдохнул дым сигареты, бросил окурок в хрустальную пепельницу, и положил руки на клавиши. Первый звук возник, казалось, сам собой, но на самом деле во всем, что делал Себастиан, ничего случайного никогда не было. И репертуар, включавший Вебера и Вагнера, Дворжака, Шуберта и Чайковского, сложился в его воображении еще тогда, когда он готовил оружие.
Шаунбург играл, а в Бад-Висзее, Берлине и Бремене звучали выстрелы. Вчерашние друзья и соратники расправлялись с товарищами по партии, и просто сводили счёты. Поставленный перед выбором: армия или штурмовые отряды, Гитлер выбрал прусский милитаристский дух, окончательно похоронив даже намёк на социальную революцию в Германии. И выбор этот был замешан на крови единственного человека, которого новый рейхсканцлер называл на "ты", и ещё многих сотен людей, стоявших на пути новоявленного фюрера германской нации...
... Гейдрих позвонил через три дня, стоивших Шаунбургу трёх лет жизни - не меньше, и, как ни в чём не бывало, весёлым тоном поинтересовался: куда это запропастился "дружище Себастиан", и не пора ли ему вернуться на службу фюреру и Рейху?
4. Жаннет Буссе, Москва, 15 июля 1934
Отстрелялась средненько, но, с другой стороны, спасибо еще, что так. Как там говорят на востоке? "Сколько не говори - халва, во рту сладко не станет"? Вот и с ней - точно так же. Инструктор только что из кожи вон не вылазит, убеждая Жаннет, держать наган двумя руками, спускать курок плавно и все прочее в том же духе. Но она все еще вздрагивает от выстрела, вот в чем дело! И ствол гадский "ведет", и от ужаса, что все идет не так, Жаннет начинает спешить, и все получается еще хуже.
"PurИe!"
– Ну, как?
– "товарищ Паша" появляется по своему обыкновению как бы вдруг и ниоткуда, но на губах самая дружественная, если не сказать большего, улыбка, вот только глаза не лгут...
"
Chourineur!"
–
Никак, - отвечает она по-французски.
Сначала хотела сказать, мол, ничего, но в последний момент сообразила, ему же доложат. Зачем, тогда, врать?
– Говори по-русски, - просит Павел, но в его интонациях слишком много стали.
"Ну, надо же! Небось, когда надо забраться под одеяло, ты только что медом не сочишься... Любовничек!"
– Плохо, -
– Не взять. Опять в жо... пу!
– В смысле в молоко?
– как ни в чем не бывало, переспрашивает товарищ Паша.
– Да, так есть, - соглашается она.
– Плохо.
– Будет хорошо!
– улыбается Павел.
– Надо только постараться!
Он говорит по-русски, и у Жаннет от напряжения - она пытается следить за его речью, - начинает ломить виски.
– Я... я ста...раюсь, - выдавливает она.
– Я.
– Ты, - кивает Паша.
– Ты замечательная девушка, Жаннет.
– И все равно научишься стрелять, ведь ты комсомолка!
– Я... да!
– Она полна скепсиса, ведь наган тяжелый и при выстреле больно бьет в ладони и норовит вырваться из них.
– Я комсомол...ка, я быть... буду справить...ся. Так?
– Именно, - соглашается удовлетворенный ответом Павел.
– Гулять пойдем?
– У меня...
– Занятия по шифрованию перенесли на вечер, - объясняет Павел, беря Жаннет под руку.
– Так что мы свободны до двадцати ноль-ноль.
– Когда?
– последней фразы Жаннет совершенно не поняла.
– До восьми вечера, - переводит на французский Павел, увлекая ее вниз по лестнице.
– Пойдем ко мне?
– вопрос, что называется, почти риторический: обычно Павел так ее "увлекает", когда торопится в постель, и этим, следует отметить, сильно отличается от Рихарда, умеющего быть настоящим дамским угодником. Но Рихард далеко, а Паша близко...
– Зачем?
– "удивляется" Павел.
– Это мы еще и ночью успеем, а сейчас пошли гулять. Вон денек славный какой на улице! Июль, красота...
Павел говорит по-французски, и это настораживает.
"Что-то случилось? Что?"
– Что случилось?
– спрашивает Жаннет, предчувствуя недоброе.
– Вчера умер Довгалевский...
"Валери?! О, господи! Валери!"
И сразу нахлынуло, словно она снова там и тогда: Париж, май тридцать второго, выстрел Горгулова, неудачная статья в "Юманите", выступление премьер-министра Тардьё...
Жанет, просыпайся, милая! Быстрей, быстрей!
Что?
– голос Довгалевского
вырывает ее из сладкого сна и обрушивает на Жаннет ужасную реальность.
– Что? Что-то случилось? Валер
и, что?
Тебе надо срочно уезжать...
Уезжать? Куда? Зачем?
Послушай!
– он берет ее лицо в свои широкие теплые ладони.
– Слушай, девочка! Они начали арестовывать всех, кто связан с газетой. Обвинения самые дурацкие... Связь с Горгуловым... Глупости, одним словом, но нам от этого не легче! Сначала арестуют, а потом, пока суд да дело, ты же понимаешь! Да еще ты, то есть, я. Если выяснится, что одна из девочек-комсомолок из группы "Юманите"...
– он сбивается. Вероятно, хотел сказать "спит", но застеснялся. Молчит, смотрит на нее своими обычно внимательными, даже проницательными, а сейчас такими растерянными, расстроенными карими глазами, смотри