В водовороте
Шрифт:
Все эти казенные и стереотипные фразы барона князь едва в состоянии был выслушивать.
Всходя по лестнице Оружейной палаты, барон сказал, показывая глазами на висевшие по бокам картины: "Какая славная кисть!"
– Прескверная!
– повторил за ним князь.
– Ого, сколько ружей!
– воскликнул барон, войдя уже в первую залу со входа.
– Много, - повторил за ним князь.
В комнате с серебряной посудой барон начал восхищаться несколько поискреннее.
– Отличные сюжеты, замечательные!
– говорил он, осматривая
– Что ж "Блюдо"? Читай дальше, - сказал князь, стоявший сзади барона и насмешливо смотревший на него.
– "Блюдо"!
– повторил барон, но дальше решительно ничего не мог прочитать.
– Э, да ты, брат, по-славянски-то совсем не умеешь читать!
– подхватил князь.
– Да, то есть так себе... Плохо, конечно!..
– отвечал как-то уклончиво барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
– Это архиерейские одежды?
– спросил барон, останавливаясь перед первым шкафом.
– Нет, это одежды царей, - отвечал протяжно сопровождавший его чиновник, - архиерейские одежды в ризницах.
– Те в ризницах?
– почему-то переспросил с любопытством барон.
– В ризницах, - повторил ему еще раз чиновник.
Что касается до драгоценных камней, то барон, по-видимому, знал в них толк.
– Это очень дорогая вещь, - сказал он, показывая на огромный рубин в короне Анны Иоанновны [26] .
– Да-с, - повторил чиновник.
– Этакая прелесть, чудо что такое!
– произносил барон с разгоревшимися уже глазами, стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену [27] .
– Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук!
– восклицал барон. Какая грань, какая вода отличная!
– продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что не дальше как дед родной барона был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
После бриллиантов барон обратил некоторое внимание на старинные экипажи, которые его поразили своею курьезностию.
– Что это за безобразие, что это за ужас!
– говорил он, пожимая плечами.
– Покажи и тебя через десять лет в твоем пиджаке, - и ты покажешься ужасом и безобразием, - заметил ему князь.
– Тут не в том дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, - возразил барон.
– Никак не меньше нынешнего: попробуй, сядь, - сказал ему князь, явно желая подшутить над приятелем.
– Гораздо меньше!
– воскликнул барон и в самом деле хотел было сесть, но чиновник не пустил его.
– Нет-с, этого нельзя, - сказал он ему не совсем, впрочем, смелым голосом.
– Жаль!
– произнес барон и пошел
Когда они, наконец, стали совсем выходить, чиновник обратился к князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо:
– Кто это с вами, министр, что ли, какой?
Барон очень уж важен показался ему по виду своему.
– Нет, барон один, - отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.
– Ах, он ягель немецкий, трава болотная!
– зашипел, заругался чиновник.
– Недаром меня так претило от него!
Почтенный смотритель древностей был страшный русак и полагал, что все несчастья в мире происходят оттого, что немцы на свете существуют.
В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
– Ах, ты, габерсупник [28] !
– сказал ему почти с презрением князь.
– Почему же габерсупник?
– возразил барон, как бы даже обидевшись таким названием.
Вина за обедом было выпито достаточное количество, так что барон сильно захмелел, а князь отчасти, в каковом виде они и отправились домой.
– Это Сухарева башня?
– говорил барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные глаза на Сухареву башню.
– Сухарева!
– отвечал ему прежним же насмешливым тоном князь.
– Ее Брюс [29] построил?
– продолжал барон надменнейшим и наглейшим образом.
– И не думал!
– возразил ему серьезно князь.
– Как не думал?
– воскликнул барон.
– Я положительно знаю, что водопровод ваш и Сухареву башню построил Брюс.
– Ну, да, Брюс!.. Ври больше!
– произнес уже мрачно князь.
– Нет, не вру, потому что в России все, что есть порядочного, непременно выдумали иностранцы, - сказал барон, вспыхивая весь в лице.
– Отчего же ты до сих пор ничего порядочного не выдумал?
– спросил его князь.
– Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не иностранец! говорил барон.
– Врешь!.. Врешь! Иностранцем себя в душе считаешь!
– допекал его князь.
– Вот вздор какой!
– рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил голову и вскоре захрапел.
Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, - и князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.