В водовороте

Писемский Алексей Феофилактович

– Мы сейчас идем фейерверк смотреть!
– отнеслась она к мужу.

– Идите!
– отвечал ей почти грубо князь и затем, обратившись к Елене, подал ей руку.

– Пойдемте, Елена Николаевна; вы, я знаю, в темноте не умеете ходить одни!
– сказал он ей ласковым голосом.

Все отправились к пруду, на котором был устроен фейерверк, и уселись на приготовленные там заранее стулья. Князь непременно полагал, что барон находится в группе людей, стоящих около фейерверка, так как фейерверк этот барон сам затеял и сам его устраивал; но, к великому своему удивлению, когда одно из самых светлых колес фейерверка было зажжено, князь усмотрел барона

вовсе не на пруду, а сидящим вдвоем с княгиней вдали от всех и находящимся с ней в заметно приятных и задушевных разговорах. Князю показалось это, наконец, гадко!

– Не хотите ли вы отсюда прямо идти домой?
– спросил он Елену.

– Ах, очень бы желала, - отвечала ему та.

Ей, в самом деле, тяжело было оставаться на людях.

– Ну так что же, пойдемте! Я вас провожу и даже останусь у вас! сказал князь.

– А разве вы не будете ужинать с вашими гостями?

– Черт с ними, надоели они мне все!
– отвечал князь с презрением.

– В таком случае, пойдемте!
– проговорила Елена довольным голосом; она нисколько даже не подозревала о волновавших князя чувствованиях, так как он последнее время очень спокойно и с некоторым как бы удовольствием рассказывал ей, что барон ухаживает за княгиней и что между ними сильная дружба затевается!

XII

Миклаков издавна обитал на Тверской в весьма небогатых нумерах. Он до сих пор еще жил, как жил некогда студентом, и только нанимал комнату несколько побольше, чем прежде, и то не ради каких-нибудь личных удобств, а потому, что с течением времени у него очень много накопилось книг, которые и надобно было где-нибудь расставить; прочая же обстановка его была совершенно прежняя: та же студенческая железная кровать, тот же письменный стол, весь перепачканный чернильными пятнами и изрезанный перочинным ножом; то же вольтеровское кресло для сидения самого хозяина и несколько полусломанных стульев для гостей. Миклаков сам говорил, что всяк, кто у него побывает, не воспылает потом желанием бывать у него часто; но вместе с тем он, кажется, любил, когда кто заходил к нему, и вряд ли даже помещение свое держал в таком грязном виде не с умыслом, что вот-де скверно у меня, а все-таки хорошие люди делают мне посещения. Курил Миклаков трубку с длинным черешневым чубуком и курил Жукова табак, бог уж знает, где и доставая его. Комплект платья у него был так же неполон, как и во дни оны: халат его был, например, такого свойства, что Миклаков старался лучше не надевать его, когда это было возможно, а так как летом эта возможность, по случаю теплой погоды, была почти постоянная, то Миклаков обыкновенно все лето и ходил в одном белье. Раз, в очень жаркое утро, он именно в таком костюме лежал на своей кровати и читал. Вдруг по коридору раздались довольно тяжелые шаги; Миклаков навострил немного уши; дверь в его нумер отворилась, и вошел князь Григоров.

– А, ваше сиятельство!
– воскликнул Миклаков, впрочем, не поднимаясь с постели и только откладывая в сторону читаемую им книгу.
– Какими судьбами вы занесены из ваших прохлад в нашу знойную Палестину?

– Да вот, видите, к вам приехал!..
– отвечал князь.

Выражение лица его было мрачное и пасмурное. Положив шляпу, он поспешил усесться на один из стоявших перед письменным столом стульев.

– Вижу, вижу-с и благодарю!
– сказал Миклаков, поворачиваясь к князю лицом, но все-таки не вставая с постели.

– Да вставайте же, полно вам валяться!.. Сядьте тут к столу! воскликнул тот,

наконец.

– Немножко совестно!
– произнес Миклаков.
– Впрочем, ничего!
– прибавил он и затем с полнейшею бесцеремонностью встал в своем грязном белье и сел против князя.

Тот, с своей стороны, ничего этого и не заметил, потому что весь был занят своими собственными мыслями.

– Ну-с, что же вы скажете мне хорошенького?
– начал Миклаков.

– Что хорошенького?.. Все как-то скверно у меня идет, - отвечал князь с расстановкой.

Миклаков сжал на это губы.

– Скверно для вас идет, - повторял он, - человек, у которого больше восьмидесяти тысяч годового дохода, говорит, что скверно у него идет, странно это несколько!

– Не в одних деньгах счастье, - возразил князь.

– А по-моему, в одних деньгах и есть, да, пожалуй, еще в физическом здоровье, - подхватил Миклаков.

– Нет-с, для человека нужно еще нечто третье!

– А именно?

– А именно правильность и определенность его отношений к другим людям!

Миклаков опять сжал губы.

– Я что-то мало вас понимаю, - произнес он.

– Очень просто это, - отвечал князь.
– Отношения мои к жене теперь до того извратились, исказились, осложнились!..

Князь еще и прежде говорил с Миклаковым совершенно откровенно о своей любви к Елене и о некоторых по этому поводу семейных неприятностях, и тот при этом обыкновенно ни одним звуком не выражал никакого своего мнения, но в настоящий раз не удержался.

– Мне кажется, что вам должно быть очень совестно против вашей жены, проговорил он.

– Более чем совестно!.. Я мучусь и страдаю от этого каждоминутно! сказал князь.

– Так и должно быть-с! Так и следует!
– подхватил Миклаков.

– Но как же, однако, помочь тому?
– спросил князь.

Миклаков пожал на это плечами.

– Разойтись нам, я полагаю, необходимо и для спокойствия княгини и для спокойствия моего!
– присовокупил князь.

– Для вашего-то - может быть, что так, но никак уже не для спокойствия княгини!
– возразил Миклаков.
– У нас до сих пор еще черт знает как смотрят на разводок, будь она там права или нет; и потом, сколько мне кажется, княгиня вас любит до сих пор!

– Ну!
– сказал на это с ударением князь.

– Что - ну?

– То, что этого нет теперь.

– А почему вы так думаете?

– Потому, что она полюбила уж другого, - отвечал князь, покраснев немного в лице.

– Это барона Мингера, что ли?
– спросил Миклаков.

– Да!
– отвечал князь, окончательно краснея.

– Нет, это вздор! Она не любит барона!
– сказал Миклаков, отрицательно покачав головой.

– Как вздор! На каком же основании вы так утвердительно говорите? возразил ему князь.

– А на том, что когда женщина любит, так не станет до такой степени открыто кокетничать с мужчиной.

– Нет, она любит его!
– повторил князь еще раз настойчиво. Подслушав разговор Петицкой с Архангеловым, он нисколько не сомневался, что княгиня находится в самых близких даже отношениях к барону.

– Ваше это дело!.. Вам лучше это знать!
– сказал Миклаков.

– Неприятнее всего тут то, - продолжал князь, - что барон хоть и друг мне, но он дрянь человечишка; не стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной женщины, и это ставит меня решительно в тупик... Должен ли я сказать о том княгине или нет?
– заключил он, разводя руками и как бы спрашивая.