В водовороте

Писемский Алексей Феофилактович

– А когда именно?

– Когда хотите, мне все равно.

– Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..

– Нет, сегодня нельзя!
– сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.

– Отчего?
– спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.

– Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?

– Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.

– Присылайте!
– согласился Миклаков.

И, придя

домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.

– Проси!
– сказала она как-то беспокойно лакею.

Миклаков вошел.

Княгиня подала ему свою беленькую ручку.

– Вы, вероятно, у мужа были?
– спросила она его.

– Нет, я не был у него сегодня, - отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.

– А я полагала, что вы не застали его дома, - продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.

– Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.

Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.

Миклаков некоторое время вертел шляпою.

– Я, собственно, явился к вам...
– начал он, немного запинаясь, - не от себя, а по поручению князя.

– От мужа?
– спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.

– От него-с!
– отвечал Миклаков.
– Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.

Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.

– А в силу сего последнего

обстоятельства, - продолжал Миклаков, - я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.

Удивлению княгини пределов не стало.

– Признаюсь, я вовсе не желала бы, чтобы кто-нибудь был участником в наших семейных отношениях, - проговорила она.

Миклаков пожал на это плечами.

– Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.

Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.

– И князь поручил мне сказать вам, - говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, - что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!

Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.

– С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне!
– проговорила она.

– Что делать!
– произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. Но мне хотелось бы, - прибавил он с некоторою улыбкою, - не только что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.

– Нет, мне никто и ничем не может пособить!
– произнесла княгиня, и слезы полились по ее нежным щечкам.

– Будто?.. Будто печаль ваша уж так велика?
– спросил с участием Миклаков.

– Очень велика!
– отвечала ему княгиня.

– Гм!..
– произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал.
– Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.

– А это бывает же?
– спросила княгиня.

– Бывает-с это!
– отвечал ей Миклаков торопливо.
– И, по-моему, лучшее от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!

– Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется?
– возразила княгиня.

– Что за вздор: не разлюбляется!
– воскликнул Миклаков.
– Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет - и кончено!.. Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?

Княгиня некоторое время затруднялась отвечать на такой вопрос.

– Ум, конечно?
– подхватил Миклаков.

– Разумеется, ум, потому что мужчина прежде всего должен быть умен, проговорила княгиня.

– Совершенно верно-с... Жаль только, что женщины иногда совсем не то принимают за ум, что следует!.. В чем именно, по-вашему, ум князя проявляется?

– Как вам сказать, в чем... Каждое слово его показывает, что он человек умный.

– Гм... слово!
– повторил Миклаков.
– Слова бывают разные: свои и чужие, свое слово умное придумать и сказать очень трудно, а чужое повторить - чрезвычайно легко.

– Так неужели вы думаете, что князь все говорит чужие слова?
– спросила княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.