В водовороте
Шрифт:
– А вы считаете это вздором?
– спросил Миклаков, намекая князю на кое-что.
– Что такое он от меня скрывает и в чем он со мной не откровенен? начала приставать к Миклакову Елена.
– Как я вам могу открыть это!.. Это не моя тайна!
– отвечал тот.
– Извольте сейчас сказать Миклакову, чтобы он все рассказал мне про вас!
– обратилась она к князю.
– Зачем? Тебя опять может встревожить это; после я как-нибудь сам тебе расскажу, - отвечал князь.
– Но я теперь хочу, сию же минуту!
– настаивала Елена.
Князь
– Говорите, если уж начали, - обратился он к Миклакову с явным оттенком досады на него.
– Говорите, пожалуйста!
– повторила тому и Елена.
– Извольте-с, - начал Миклаков.
– Во-первых, я должен сказать, что князь вас любит. Согласны с этим?
– Согласна!
– отвечала Елена.
– Но все-таки вы ревнуете его к княгине, - так?
– Так, ревную и имею на это, кажется, полное право.
– И вы ревнуете его потому, что вам представляется, будто бы он до сих пор продолжает еще любить княгиню?
– Конечно, любит!
– подхватила Елена.
– И прямое доказательство тому есть: она бог знает какое для него имеет значение, а я - никакого.
– Ну, то и другое несправедливо; князь не любит собственно княгини, и вы для него имеете значение; тут-с, напротив, скрываются совершенно другие мотивы: княгиня вызывает внимание или ревность, как хотите назовите, со стороны князя вследствие того только, что имеет счастие быть его супругой.
Князь при этом покачал головой.
– И последнее время, - не унимался, однако, Миклаков, - княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый мир плюет в лицо.
Елена насмешливо улыбнулась.
– А, вот что!.. Признаюсь, я не ожидала этого!..
– произнесла она.
– Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек!
– заключил Миклаков, показывая Елене на князя.
– Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, присовокупил он князю, - извините, что посплетничал на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
– Сплетничайте, если вам так этого хочется!..
– отвечал князь; овладевшая им досада все еще не оставляла его.
– И какой же мы теперь, - продолжал Миклаков, - из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
– Я тут так близко заинтересована, что никак не могу быть судьей и, конечно, решу пристрастно!
– отвечала та.
– И я уж, конечно!
– подхватил князь.
– Значит, вы одни и решайте; вы и будьте только нашим судьей!
– сказала Елена Миклакову.
– Быть вашим судьей!..
– повторил тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства.
– Прежде всего-с я желал бы знать,
– Признаю отчасти, хотя нахожу, что мотивы эти весьма невысокого сорта.
– Но все-таки, как бы то ни было, вы не будете, значит, огорчаться, если он совершит когда-нибудь опять подобную выходку?
– Огорчаться буду, но менее, конечно!
– произнесла Елена, взглянув при этом с любовью на князя.
– Теперь-с к вам обращаю мое слово, - отнесся Миклаков к князю. Будете ли вы в такой мере позволять себе выходить из себя?
– Я не знаю этого!
– возразил князь.
– Не знаете того!
– повторил Миклаков.
– Хорошо и то, по крайней мере, что откровенно сказано!.. Теперь, значит, остается внушить княгине, что, ежели она в самом деле любит этого господина, в чем я, признаться сказать, сильно сомневаюсь...
– И я совершенно в этом сомневаюсь!
– подтвердила Елена.
– Но положим, что любит, то все-таки должна делать это несколько посекретнее и не кидать этим беспрестанно в глаза мужу. Все такого рода уступки будут, конечно, несколько тяжелы для всех вас и заставят вас иногда не совсем искренно и откровенно поступать и говорить, но каждый должен в то же время утешать себя тем, что он это делает для спокойствия другого... Dixi! [120]– заключил Миклаков.
120
Я сказал! (лат.).
– Но кто же, однако, княгине передаст предназначенное для нее наставление?
– спросила Елена.
– Конечно, уж не я!
– отвечал Миклаков.
– Потому что я двух слов почти с ней не говаривал... Всего приличнее, я полагаю, внушить ей это князю.
– Ему-то, ему; но осмелится ли еще он?
– заметила ядовито Елена.
Князь ничего на это не произнес и даже такое имел выражение лица, как будто бы не про него это говорили.
– Все, значит, поэтому кончено!
– воскликнул Миклаков и взялся было за шляпу, чтобы отправиться в Москву, но в это время проворно вошла в комнату Елизавета Петровна.
– Ни-ни-ни! Не пущу без ужина!
– воскликнула она, растопыривая перед ним руки.
– Да ведь поздно: я пешком пойду! Темь такая, что, пожалуй, с кого-нибудь и шинель снимешь!
– проговорил Миклаков.
– Вы же снимете!
– воскликнула Елена.
– А вы как думаете!
– отвечал Миклаков.
– Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые с других только могут стаскивать что-нибудь, а с меня никто ничего!
– Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, - сказал князь.
– Потрудись, моя милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала!
– обратился он к Марфуше.