В змеином кубле
Шрифт:
В полутьме Жюли высунула из-под одеяла изящную головку:
— Ты — настоящая подруга! — пылко пробормотала беглянка. — Моя жизнь — твоя жизнь. Мы с тобой одной крови…
— Это из какого романа? — усталым полушепотом уточнила Эйда. — Говори тише, а то сейчас сюда прибегут моя хозяйка и твоя погоня. Кстати, кто это на сей раз — очередная бордель-маман, Игнасио Вега или твой дядя — продавец племянниц? Кстати, он на самом деле существует?
— Существует, — не менее устало усмехнулась Жюли. Так невесело, что Эйда прикусила язык. Как бы ни смотрелось поведение Жюли со стороны, самой ей
Хорошо, Мирабелла спит. И не слышит таких слов. А если и услышит — не поймет. Хотя бы их. Пока еще.
— Но я не соврала ни единым словом. Меня действительно зовут Жюли. Я — дочь священника. Меня продал в бордель родной дядька, чтоб ему в Бездне гореть. Полгода назад меня выставляли на лотерею в… Неважно, тот бордель уже сгорел. Просто мадам Лилит считает себя наследницей прежней хозяйки. И когда я ей попалась…
Не то ли заведение для клиентов с особыми вкусами?
— И Игнасио меня купил. Я — не такая уж дура, не думай. И не хуже вашей Дженни понимаю, что лучше уж он, чем старик с рыбьими глазами. Или еще один мерзкий тип… они друг у друга цену перебивали. Один — чернокнижник, второй — маньяк. Жертвы за обоими только успевают из Тенна вылавливать. Но я бы всё отдала, чтобы снова стать просто Жюли, дочерью священника. Готовить отцу ужин, слушать его скучные проповеди и… Ты ведь всё понимаешь?
— Да, к сожалению. А здесь ты какими судьбами?
— Я вчера пыталась узнать о младшей сестре. Дядя и ее продал, сволочь, хоть ей всего тринадцать. Гореть ему… это я еще устрою! Марианну выставляют на лотерею, а я не успела узнать когда. Знаю только, что в том борделе, куда я проникла…
Проникла.
— А ты не пыталась попросить… — Эйда осеклась.
Она сама предпочла бы умереть, но не просить у Роджера Ревинтера. Хуже — только у матери или Леона.
— Игнасио? Я бы не попросила, а потребовала. Или предложила что взамен… Но он шлялся невесть где — запросто с другой бабой. А время — дорого. Пришлось переться самой. А там мой дядя как раз приволокся и меня опознал. Да еще и до кучи — тот самый маньяк. Хорошо хоть не узнал, скотина. Насилу ноги унесла. А тут еще Игнасио до кучи нарисовался.
— А сегодня ты здесь зачем? Только не говори, что в этом борделе тоже продают малолетних и захаживают на огонек маньяки?
— Да нет… Просто я же хотела здесь пожить, всё разузнать про эту кухню, внедриться. А бордель-маман меня мигом раскусила и собралась отправить обратно к Игнасио…
Тук-тук-тук. На сей раз — в дверь.
— Кто там в такой поздний час?
— Всеобщая мама. — Эйда и сквозь дверь явственно разглядела знакомую усмешку бордель-маман. — Открывай, Эйда. Погоню твоей подруги я уже спровадила.
Эйда устало распахнула дверь. К окну было идти ближе.
— Жюли, негодная девчонка, живо вылезай из-под кровати! Или ты там и намерена спать? Если твой любовник в этот раз не задаст тебе трепку — это сделаю я. И на сей раз тебе точно не понравится, обещаю. А сейчас — марш в горячую бадью и спать. Можешь лечь у Эйды.
— А моя сестра?
— Придумаем что-нибудь с твоей сестрой. В конце концов, я тоже хотела прикупить
Последствий дочь священника предпочла не дожидаться.
Глава 7
Глава седьмая.
Эвитан, Лютена.
1
Людская фантазия — неисчерпаема. Впрочем, очередная легенда из личной библиотеки Алисы Ормхеймской — даже довольно забавна. На первый взгляд.
Правда, явная переделка позднейшего драматурга. И, увы — без драконов, волков и загадочных созвездий. А весь сакральный смысл заключается в каких-то древних святилищах.
Вдобавок автора легенды интересовала лишь одна роль природных храмов — их пригодность для заключения брака. Да и текст сохранился явно не сначала, что путает всё окончательно.
«И тогда бежали они от гнева отца на зачарованный остров. Чтобы там, вдали от всех, пред ликом богов, связать свои судьбы…»
Для начала — чьего отца? Жениха или невесты? Не общий же он у них. Впрочем, приемные дети были во все времена.
«Ибо союз, заключенный в святилище, не расторжим ни божескими, ни человеческими законами. А если даже одного из супругов заберет смерть — и второму не жить…»
Жуткий обычай. Но с другой стороны: либо любишь — и тогда ничего не страшно, либо нет. Вот только если родились дети, с ними — как? Пусть теперь растят те, кто любит не так сильно?
«И мало кто решался связать свои жизни пред ликом древних богов. Ибо никакие мольбы не тронут Бессмертных. И не будет ведать овдовевший дня и часа своего. Но и день, и час придут еще до истечения года…»
Пролистав дальше, Ирия убедилась: там романтичный диалог страницы на три. В его ходе влюбленные решили: Священный Остров — их последняя надежда.
К сожалению, хорошую легенду коснулось перо более позднего переписчика. И в разговоре герои вовсю сыпали явно излишними для сбежавших влюбленных сведениями. Всё равно, что Ирия, влюбись в нее вдруг с какого-нибудь перепугу Всеслав, вдруг начала бы на тайном свидании обсуждать тонкости внутренней политики Бьёрнланда.
Драматург, переделавший легенду, явно пытался добавить ситуации трагизма. (Можно подумать, раньше там был не сюжет, а сплошное веселье.) И накидал вперемешку с любовными признаниями еще и всевозможных жутких фактов из истории святилища.
Ну и ладно, что нелогично. В конце концов, Ирия эту книгу не романтики ради открыла.
Три упоминания о почти одновременных смертях венчанных островом супругов. Жуткая история о девушке, привезенной на остров насильно.
Что за чушь? Как можно поклясться против воли? Или «насильно» — это испугавшись угроз?
Ах ты!.. «И коснулись губы злодея ее уст, и принял остров клятву. И хоть веревки держали руки девы, и любила она другого, и ни звука обета не произнесла, и не считала себя поклявшейся — но не смогла ни с кем более связать свою жизнь. Ибо кара за измену — смерть искусителя, посмевшего возжелать любви связанного обетом. А кара связанному за любовь к другому — горести для них обоих бесчисленные».