В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

продолжал заниматься своими литературными работами, уединяясь в своем

кабинете, в котором, казалось, переносился в прежнюю атмосферу своей

душевной жизни. Он читал переводы произведений древнеиндийской литературы,

сделанные Рюккертом и Боппом, и задумал переложить на русский язык одну из

индийских повестей для поднесения великой княжне Александре Николаевне. Эту

повесть, называемую "Наль и Дамаянти", он кончил в начале 1842 года. После

того он принялся за перевод "Одиссеи".

В ноябре 1842 года у него родилась дочь, и этим событием, действительно, довершилось семейное счастье нашего друга.

Но почти всю осень и часть зимы он, жена его и сам Рейтерн были больны, и это,

конечно, было объяснено некоторыми лицами из их круга как посылаемое свыше

испытание за грехи. Наконец весною 1843 года больные выздоровели, и

Жуковский послал к великой Александре Николаевне переписанную набело и

исправленную рукопись повести "Наль и Дамаянти" с пояснением, в котором он в

ряду сновидений вспоминает все фазисы им пережитой жизни. <...>

Жуковский рассказал индийскую повесть гекзаметром, но не

гомеровским, а сказочным, о котором говорил, что этот гекзаметр, будучи

совершенно отличным от гомеровского, "должен составлять средину между

стихами и прозою, то есть, не быв прозаическими стихами, быть, однако, столь же

простым и ясным, как проза, так, чтобы рассказ, несмотря на затруднение метра,

лился как простая, непринужденная речь. Я теперь с рифмою простился. Она, я

согласен, дает особенную прелесть стихам, но мне она не под лета... Она модница,

нарядница, прелестница, и мне пришлось бы худо от ее причуд. Я угождал ей до

сих пор, как любовник, часто весьма неловкий; около нее толпится теперь

множество обожателей, вдохновенных молодостью; с иными она кокетствует, а

других бешено любит (особенно Языкова). Куда мне за ними?" <...>

На дороге в Эмс, где Жуковскому с женою назначено было пробыть три

недели, он встретился с Гоголем, который и проводил их туда. Из Рима, где

Гоголь провел зиму 1842--1843 года, он пишет опять к Жуковскому: "Где хотите

провести лето? Уведомьте меня об этом, чтоб я мог найти вас и не разминуться с

вами. Мне теперь нужно с вами увидеться: душа моя требует этого". Не получив

ответа на эту просьбу, Гоголь в марте 1843 года повторяет: "Желание вас видеть

стало во мне еще сильнее". Наконец ему удалось поселиться в Дюссельдорфе и

провести осень и часть зимы 1843 года с Жуковским. Из многих писем Гоголя

видно, как сильно занимали его религиозные вопросы. И притом он не

довольствовался тем, что сам питал в себе религиозное направление; он хотел

сообщить его и другим. Около этого времени он поручает С. П. Шевыреву

купить

четыре экземпляра "Подражания Христу" Фомы Кемпийского, один для себя, а

другие -- для М. П. Погодина, С. Т. Аксакова и H. M. Языкова. Живописцу А. А.

Иванову он пишет: "Вы еще далеко не христианин, хотя и замыслили картину на

прославление Христа и христианства". Одной даме он советует читать "'El'evation sur les myst`eres de la religion chr'etienne" и "Trait'e de la concupiscence"

{"Восхождение к таинствам христианской религии", "Трактат о вожделении"

(фр.).} Боссюэ и т. п. Близость такого тревожно настроенного, самим собою

недовольного человека не могла не иметь влияния на душу Жуковского, в

котором сношения с дюссельдорфскими кружками и без того уже возбудили

желание сделать проверку своим религиозным убеждениям. Притом же жена

Жуковского опять захворала расстройством нервов и для лечения поехала в Эмс.

Вот стечение тех обстоятельств, которые стали тревожить ясную душу

Жуковского. <...>

Гоголь сам предавался чрезвычайной хандре; тревожное, нервическое

беспокойство и разные признаки общего расстройства его организма стали до

того сильны, что доктор Копп посоветовал ему сделать небольшое путешествие --

настоящее средство для таких больных, которые только расстраивали друг друга

взаимными религиозными утешениями. В начале января 1845 года Гоголь поехал

в Париж; здесь в скором времени он получил известие о рождении сына у

Жуковского. В ответ на это уведомление Гоголь поспешил подать счастливому

отцу совет молить у Бога о ниспосланий сил быть ему благодарным. Но радостное

семейное событие и без того наполняло душу Жуковского умилением и теплым

религиозным чувством. Жуковский и без того был благодарен! Он говорил о

своем счастии во всех письмах. <...>

Жуковскому советовали в то время возвратиться с семейством на родину;

он согласился было, обрадовался мысли быть опять вместе со своими и тотчас же,

в июне 1845 года, прислал мне доверенность для того, чтобы получить, по

приложенному реестру, вещи его, хранившиеся в Мраморном дворце. Но вышло

иначе: он остался во Франкфурте, где, как и в Дюссельдорфе, дом его сделался

средоточием всех людей, отличавшихся умом и образованностью, и где часто

навещали его русские путешественники. Жуковский жил открыто, даже

роскошно, и это не очень нравилось некоторым членам семейного круга; но друг

наш имел на то свои причины и слушался советов своего домашнего врача.

Комнаты его двухэтажного дома, согретые русскими печами, были наполнены