Вадбольский 2
Шрифт:
Я спустился на первый этаж, твое новоприбывших выстроились в ряд, я с последней ступени окинул их внимательным взглядом. По здешним меркам старики, пусть и ещё крепкие с виду, но по лицам зрю отчетливые следы болезней, что постепенно разъедают когда-то крепкие тела.
А так смотрятся хорошо, в глазах нет хитрости, смотрят честно и прямо, эти люди привыкли служить, служба и была их жизнью, а теперь кончилась, они оставлены доживать.
Василий спустился следом за мной, в руках тот же камень, опустил на середину
По его знаку первый сказал четко:
— Антон Мейербах, капрал.
Второй произнес чуть хрипловатым голосом:
— Элеазар Иванов, нижний чин.
— Тадэуш Васильев, — сказал тут же третий. — Тоже нижний чин.
Я покрутил головой, лица типично славянские, а тут либо имя чудное, либо фамилия прибежала откуда-то издалека.
— Вот что, ребята, — сказал я. — Василий сказал, что и почему?.. Кто готов?
Мейербах сделал четкий шаг вперед и отрубил:
— Все!.. Кто не готов, тот не пришёл. Василий говорил и с другими.
— Ясно, — сказал я со вздохом. — Мне очень не по нраву это дело, но допуск к тайнам требует бдительности.
Мейербах закатал рукав и положил руку на стол. Василий надрезал ему кожу на запястье, выступила кровь, Мейербах вскинул голову и, глядя мне в глаза, четко произнес:
— Приношу Клятву Крови своему господину Юрию Вадбольскому, и да покарает меня Господь смертью в тот же миг, как неугодного клятвопреступника, если нарушу ему верность или замыслю измену, а также расскажу кому о том, что нужно хранить в тайне.
Кровь потекла в стороны, быстро загустела, взвился пар, больше похожий на сизый дым. Лицо Мейербаха чуть дрогнуло, но смотрит всё так же в глаза твердо и неотрывно.
На месте пролитой крови образовался багровый шрам, напоминающий то ли мифологическую фигуру, то ли сильно искаженную букву.
Василий смахнул запекшуюся кровь и повернул в мою сторону руку Мейербаха, показывая печать. Багровый шрам несколько опал, зато фигура стала видна отчетливее.
— Давай ты, — сказал он второму.
Я с сильнейшим чувством неловкости смотрел, как люди добровольно лишаются свободы выбора и действий, но я из мира других ценностей, а у этих людей жизнь не жизнь, если не в службе Императору, Отечеству, Богу или своему господину, даже если он глава преступного клана.
После того, как и Тадэуш принес клятву, я тяжело вздохнул, всё равно неловко, как бы себя не убеждал в верности решения.
— Что ж, — сказал я, стараясь говорить уверенно и веско, — с этого дня началась ваша служба. Что и как делать, пока спрашивайте у Ивана, он старший, а вам пока стоит малость подкрепиться… точнее, укрепиться. Иван познакомит вас с некоторыми нашими отварами, что малость поддержат ваше здоровье.
У всех троих глаза жадно заблестели, по Ивану уже видят, насколько велика эта «малость». Да и Василий, которого знали, как прикованного к постели
— Оружия у нас маловато, — сообщил я, — но сегодня-завтра докуплю. А за доспехами сходите в магазин лично, выберете по себе, да и подгоните заодно. Деньги вам выделю. Нет, выделит Иван, он у нас ещё и финансист. А я, увы, должен сейчас вернуться на службу, чтобы успеть до проверки.
Тадэуш сказал с уважением:
— Вы на военной службе?
Глава 14
После клятвы пришлось не просто спешить, а схватить извозчика и всю дорогу поторапливать. Могу ускоряться сам, с другими такой трюк не проходит, но повезло, за всё время встретили только один затор из-за сцепившихся оглоблями телег, извозчик успел свернуть в переулок, а потом по параллельной улице быстро выскочили на площадь, на той стороне десятиметровая стена каменного забора, защищающая Академию от суеты этого мира.
Я расплатился, поспешил к стене, а там, накинув на себя стелс-плащ, покарабкался на стену. Защищает он плохо, наблюдательные всё-таки увидят некое пятно, такого же цвета, как и сама стена, что быстро всползло наверх, а там исчезло.
Во дворе полно курсантов и курсанток, истекают последние полчаса перед полным отбоем, все спешат насладиться последними минутами общения с противоположным полом, хотя воспитатели всё равно следят, чтобы курсанты спали с руками поверх одеяла.
Глориана с курсистками словно лебедь среди гусей, а то и уток, но если Одиллия у меня ассоциируется с чёрным лебедем, то Глориана — с царственно белым, гордым и величественным в каждом движении, повороте головы, взгляде.
— Как думаете ваша светлость, — спросил я с почтительнейшим поклоном, — свиньи обзывают пастуха свинопасом?
Она окинула меня таким взглядом, словно вылила цистерну холодной воды, поинтересовалась таким же антарктическим голосом:
— Вадбольский, я замечаю ваши насмешки, даже когда вы так неумело прячете. Или это нарочитая неумелость? Не старайтесь, всё у вас шито белыми нитками. Меня одно интересует, ваша наглая самоуверенность на чём-то основана?
А не совсем высокородная идиотка, мелькнуло у меня, хотя и высокороднее некуда, но ответил жизнерадостно и гордо выпячивая грудь:
— Разумеется!
— На чем же?
— На самом древнем в мире родословном древе!
Она поморщилась.
— Вадбольские весьма древний род, но это в России. Но не в мире.
— А при чем тут Вадбольские? — спросил я. — Мой род напрямую от Адама! Видите, адамово яблоко? Это застряло в горле моего предка, когда Господь сказал в сердцах: да чтоб вы подавились этими крадеными яблоками!.. У Адама застряло маленькое в горле, он был всё-таки скромным, а у вашей прародительницы два в груди, прожорливая была…