Вадбольский 5
Шрифт:
Она, малость прибалдев, поплыла надо мной на высоте метров пятьдесят, а я прошёл по тёмной улице, для меня ну совсем не тёмная, свернул в один из переулков, потом ещё в один. Там с обеих сторон совсем глухие стены, снега навалило, тропка для одного человека едва притоптана, даже конь с санями завязнет.
За спиной услышал торопливый топот и скрип снега. Здесь, вдали от Петербурга, где вечно сыро и слякотно, и воздух свеж, и снег как снег, никаких соплей на дороге.
Тупые, подумал я с отвращением. Даже в голову не пришло заподозрить, что я не зря сунулся
— Стой, — крикнул один, хотя я и так стою, обернувшись к ним лицом. — ты нам нужен…
Но не вы мне, ответил я про себя. Был соблазн красиво выхватить глок, четыре выстрела в упор, и проблема решена… Но в ночной тишине слышно далеко, а этих четверых кто-то послал, а ещё, может быть, наблюдатель смотрит издали как всё будет сделано, и поймёт, почему сделано не так, как мыслилось кому-то наверху.
Я стою, чуть пошатываясь, так удобнее, взвинчиваю метаболизм, эти четверо всё больше замедляют бег, вот уже словно идут в реке по грудь в воде…
Пальцы ухватили рукоять меча в барсетке, одним движением выхватил и сразу же ударил слева направо. Безжалостное остриё крайнему снесло череп, второму врубилось в плечо и застряло в середине груди.
Я выдернул быстро и без усилий, оставшиеся двое только выпучили глаза, холодное лезвие снова пошло в сторону самой высокоорганизованной материи, что истребила всех соперников, и теперь для самосовершенствования должна истреблять друг друга, иначе не достичь нам высокой культуры и одухотворённости.
На этот раз руки тряхнуло заметнее, но не обязательно было рассекать тела как сочные стволы подсолнуха.
— Позер, — заметила Мата Хари.
— Лишать жизни нужно красиво, — возразил я. — Хоть какое-то оправдание! Простое убийство недопустимо для культурного человека. Человеку нельзя опускаться до трилобайта. Трилобита, по-местному. Там ещё есть?
— Есть. Не человеки, как ты говоришь, а простые единицы вроде единичек и нулей. Только нулей больше. Почти все нули, справишься. А вот если не единицы, а интегралы…
Я фыркнул.
— Какие интегралы, даже таблицу умножения не знают! Таких убивать можно и нужно.
Она заметила резонно:
— Таблицу умножения во всей России человек сто знает!
— Да? — спросил я озадаченно. — Тогда…
Она сказала быстро:
— Вон там на крыше!
Я отшатнулся, а с тёмной крыши гулко грянул выстрел. Картечь мощно посекла кирпич на том месте, где я стоял секундой раньше, пара крошек простучали по моему лицу, как по чугунной морде коней у Преображенского моста.
— Извини, — сказала она виновато, — как он пробежался по крыше так шустро по темноте… Луну подсветить можешь?
— В этой глуши? — удивился я.– Ладно, не я это начал, но я закончу.
Во второй группе оказалось семь человек, на этот раз я завел их подальше,
Вечный вопрос насчёт твари дрожащей из плоскости юмора вдруг перешёл в серьёзу. Раньше я был полностью защищён от этих мерехлюндий, поумнее меня решали, каким быть миру, а моё дело телячье: наелся — и в хлев. Конечно, малость поработав, где указано и сколько отмеряно.
Но здесь я и есть самый знающий! И с ужасом вижу, знать одно, а жить, как жил как-то стрёмно, потому что все по другим, старым, проверенным, надежным, а я вот не просто умный, но мне и поступать надо либо по уму, либо… ну, как все человеки, что совсем недавно произошли от обезьянов, нам многое всякого можно, что вообще-то нельзя.
Я вот и поступаю, уже и ужасаться перестал, что уложил семерых и не бегу исповедоваться психологу. Переступил через тела, стараясь не вступить в тёмные лужи крови, я людей никогда не убиваю, иначе меня самого убьёт шок, я ж такой ранимый и трепетный, я просто устранил живую силу противника.
Сила вообще недостойный атрибут культурного человека. Я на обратной дороге перекладывал с места на место целые слои культурных ценностей, какие же они все хрупкие в сравнении с лукуллизмом, впереди, ближе к зданию гостиницы неприметная беседка, вся увитая плющём и виноградом, из-за чего почти скрыта снегом, но я ощутил как через щели едва слышно пахнет животным теплом и пряными духами.
Я шёл мимо, даже не пытался заглянуть, но снег скрипит под моими конечностями мощно и угрожающе, дверь резко распахнулась, едва не задев меня по лицу.
В беседке парочка, явно только-только приступают к совокуплению. Мужчина со сдавленными проклятиями выскочил, старательно закрывая лицо одной рукой, а другой придерживая спадающие брюки, я быстро сориентировался, видя распалённую поцелуями и жамканьем женщину, сказал галантно:
— Мадам, спокойно, я Дубровский!.. Не я это начал, но я закончу, мужчины обязаны поддерживать друг друга. Это наш командный долг!
Она, лежа на спине с раздвинутыми ногами, торопливо попыталась одернуть задранное ей до подбородка пышное платье, но я моментально воспрепятствовал, мужское братство выковывалось веками, даже тысячелетиями, нельзя оставлять женщину в таком состоянии, у неё может случиться нервное перенапряжение и когнитивный диссонанс, потому я действовал быстро и умело, нас этому ещё в школе учили и закрепляли на внеклассных занятиях, хотя кто из нас любит обязательные занятия под надзором старших?
Всё-таки, несмотря на её стресс, я сумел вызвать нужную реакцию, анатомию знаем, женщина задышала чаще, выгнулась дугой, в какой-то момент даже обхватила меня руками, стиснула и тут же отпустила, обмякла, всё ещё часто дыша и раскрасневшаяся, как только что распустившаяся роза.
— Койтус, — сказал я, слезая с неё и застегивая брюки, — нужное дело для цвета лица или улучшения липидного обмена. Позвольте представиться, я барон Юрий Вадбольский…
Она торопливо приводила себя в порядок, то и дело пугливо поглядывая на дверь беседки, наконец подняла на меня озабоченный взгляд.