Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни
Шрифт:
Даже в доблестной Англии сердца людей начинали сдавать от страха. Два года испанский король Филипп отдавал все силы постройке такого флота, какого еще не видел мир, и, хотя его агенты при английском дворе и предатели, чьи души они покупали испанским золотом, упорно и умело лгали об обратном, не было ни одного моряка в английском флоте и ни одного честного человека при дворе, который не знал бы истинной цели этой великой Армады. С ее помощью Филипп соединит силы на море с герцогом Пармским на суше, мятежные Нидерланды будут разгромлены, и тогда настанет черед Англии.
Стоит ли удивляться, что мы вернулись в страну полную мрачных предчувствий? Но наши якоря и недели не пролежали в грязи, как весть о наших делах пронеслась,
38
Проливы, окружающие остров Великобритания.
Но даже теперь при дворе было так сильно предательство и то жалкое искусство обмана и лжи, которое называется политикой, что королева, к ее вечному позору, взяла свою долю добычи одной рукой, а другой написала королю Филиппу письмо, в котором отреклась от Дрейка и всех славных дел, которые он совершил для нее и Англии. Филипп принял это оправдание, и не сомневаюсь, посмеялся над ним в усы, так что паника прошла. Кредит Испании был восстановлен, и подготовка к вторжению в Англию продолжилась, в то время как Дрейк был вынужден тратить на бесполезные рейды в узких морях и бесплодный визит в Нидерланды драгоценные месяцы, в течение которых, как он сам сказал мне, он мог бы навсегда сломить морскую мощь Испании. Что же касается нас, то мы отвели наши корабли в Ньюкасл, где поставили их на ремонт, а сэр Филип со своей долей того, что мы отобрали у «донов», принялся выкупать свои древние земли и восстанавливать пошатнувшееся состояние своего рода.
Так прошли осень и зима. Для меня это было самое счастливое мирное время, какое я когда-либо проводил на земле, ибо, хотя в последнее время у меня было очень мало возможностей говорить о моей дорогой леди и обо всех удовольствиях, которые я находил в ее милом обществе в промежутках между битвами с испанцами и войнами со стихиями, вы можете быть уверены, что она ни на минуту не покидала моих мыслей. Теперь, когда я снова был ее гостем в поместье, не имея никакого другого дела, кроме любви, вы можете догадаться, как быстро пролетели золотые дни и как высоко поднялись мои надежды на то, что теперь, после стольких приобретений и потерь, безжалостная судьба даст мне то, что я, несомненно, честно заслужил, если вообще когда-либо мужчина заслуживал женщину с тех пор, как впервые начала рассказываться старая-престарая история мира.
Но едва закончился январь, как с востока и юга снова накатили тучи войны, еще более черные и угрожающие. Крепости Девентер и Зютфен в Нидерландах были сданы испанцам двумя английскими предателями Уильямом Стенли и Роландом Йориком, которых Лестер оставил после себя. Марии Стюарт был вынесен смертный приговор за участие в заговоре Баббингтона против жизни Елизаветы. Франция была на грани объявления войны из-за нее, а потом Уолсингем запустил цепь событий, которая должна была поджечь Европу, показав королеве письмо Филиппа Испанского к Папе, украденное из кабинета его святейшества, в котором «защитник церкви», как он любил себя называть, многословно объявлял, что истинной
«Если вы любите меня и если вам хватит духу для еще более веселого времяпрепровождения, чем в последнее время в морях Испанской Америки, то подготовьте ваши корабли со всей возможной скоростью и присоединяйтесь ко мне в Плимуте, так как ее величество милостиво соблаговолила приказать мне отправиться к берегам Испании, где я надеюсь опалить бороду короля Филиппа факелом, сделанным из того его собственного корабля, до которого я смогу дотянуться».
Именно таких слов мы и ждали от Фрэнсиса Дрейка, как вы уже правильно догадались, и в тот же день, когда почтальон привез мне письмо, мы с сэром Филиппом приехали в Ньюкасл и отдали распоряжения не жалеть ни времени, ни денег, чтобы как можно скорее подготовить нашу флотилию к выходу в море. Это было где-то в конце февраля, а в середине марта «Леди Кейт», вся как новая от верхушки мачты до киля, спустилась по реке Тайн с пятью парусниками в кильватере и взяла курс на Плимут.
Та, в чью честь корабль был назван, была с нами на борту, но на этот раз она сопровождала нас только до Плимута, где должна была гостить у жены адмирала, пока нас не будет, потому что теперь мы отправлялись не за приключениями, и не в увеселительный пиратский круиз в тропических водах. Приказ королевы состоял в том, чтобы двинуться к берегам Испании и там сделать все, чтобы не допустить соединения частей армады, а это означало войну жестокую и беспощадную, пока или Англия, или Испания не будут повержены в прах.
Поэтому, когда в один из теплых солнечных апрельских дней мы снова повернули в знакомый пролив и отсалютовали адмиральскому флагу, развевающемуся на мачте его старого корабля, для нас с моей леди Кейт уже настало время прощаться, так как первое известие, которое мы получили, было сообщение о том, что мы должны как можно скорее пополнить запасы воды и провизии и быть готовыми отплыть в любую минуту.
В тот же день мы с сэром Филипом отвезли Кейт на берег и представили хозяйке, так как адмиралу не терпелось поскорее отчалить, и он боялся, как бы в любой час не явился гонец от королевы, чтобы отменить приказ. Даже сейчас его моряков подкупали испанским золотом руками английских предателей, чтобы заставить их дезертировать, и никто не знал, какой еще камень преткновения может встать на его пути.
На следующий день на закате с адмиральского бака прогремела сигнальная пушка для поднятия якорей, и каждый корабль, готов или не готов, должен был отчалить или остаться сзади. Когда мы подняли якорь, Кейт стояла рядом со мной в каюте своей величественной тезки. Я взял ее за обе руки и, склонившись над ней, прошептал на ухо:
— Милая Кейт, я иду на войну за Англию и за тебя, а случайностей на войне много, потому что этот мерзкий порох сделал любого подлого пигмея, способного держать пистолет, равным самому отважному рыцарю с мечом. Все это время я любил тебя и служил тебе, как твой верный рыцарь, и никогда не просил награды. Неужели у тебя нет для меня ни одного поцелуя из сотен, которые могут подарить твои сладкие губки? Я жажду только одного, первого, который в силу превратностей войны может оказаться последним!
Пока я говорил, она глядела на меня с некоторым испугом, а я, не увидев гневно нахмуренных бровей или отказа в глазах, принял молчание за согласие. Она приняла поцелуй с таким нерешительным протестом, что я, внезапно открыв глаза и увидев, сколько таких поцелуев я, быть может, потерял из-за слепоты или чрезмерной застенчивости, схватил ее светлость в объятья и тут же наверстал упущенное время, и когда я снова опустил ее на землю, она отступила, вся раскрасневшись, и воскликнула, одновременно смеясь, плача, хмурясь и возмущенно постукивая ножкой по палубе: