Валентин Фалин глазами жены и друзей
Шрифт:
Вернемся, однако, в зиму 1980 года. Судьбе было угодно, чтобы каждый из нас, измерив своей мерой, разумеется, ее строптивость, понял, что жизнь без другого невозможна. Радостным было открытие схожести привязанностей, симпатий, взглядов.
– Кого из композиторов ты больше любишь?
– Бетховена, а ты?
– Моцарта и Бетховена. А что у Бетховена?
– Трудно сказать, быть может, «Эгмонта».
– Возможно, а еще Девятую симфонию. А кто твой любимый художник?
– Леонардо да Винчи.
– А мне больше говорит Микеланджело.
Тут я должна возблагодарить
Первым ярким впечатлением такого рода было посещение Ленинградского Эрмитажа. Похоже, я была еще слишком мала, потому что из огромного дворца, заполненного шедеврами, хорошо запомнила только мраморный Павильонный зал. Кто бывал в Эрмитаже, наверное, согласится со мной – это одно из лучших творений архитектора Штакеншнайдера.
Хрустальные барочные люстры, бахчисарайские фонтаны, изящные с золочеными капителями белые колонны, поддерживающие галерею, на которую ведет маленькая мраморная лестница в стене. Эта лестница сводила меня с ума. Вход туда для посетителей был запрещен. Я подолгу смотрела на ступеньки, ведущие вверх, представляя, «какая счастливая была царица, что могла по ним подняться».
Когда мы после свадьбы отправились в Ленинград, мой муж одарил меня этим счастьем. Его добрым знакомым был тогдашний директор Эрмитажа Б.Б. Пиотровский, который несколько раз, к неудовольствию генеральных секретарей, предлагал сделать Фалина своим преемником. Мы наносили визит Борису Борисовичу, как правило, в понедельник, когда дворец для посещения закрыт и директору проще было распорядиться своим временем.
Зная о моей детской мечте, муж провел меня в Павильонный зал. Попросил разрешения подняться по заветной лестнице. Вступаю на нее с мыслью, что этим чудом я обязана своему Валентину. Никто другой не мог бы сделать этого для меня.
И снова 1980 год. С нетерпением мы ждали конца недели – он принадлежал только нам двоим. Вечером в пятницу вместе выходили из здания. Валентин, как первый заместитель заведующего отделом ЦК, мог пользоваться машиной. Водитель отвозил нас ко мне домой… В воскресенье вечером мы расставались – до утра.
Однажды в понедельник к нему заходит важная персона:
– Мы разыскивали вас вчера, а вы, оказывается, были… (называет мой адрес).
– Да, я бываю там каждую неделю. Это очень серьезно. И хочу, чтобы была ясность. Если Нину уволят, я немедленно подаю в отставку.
Это Валентин неизменно повторял, уезжая в командировку, ибо в практику вошло творить расправу, когда некому вступиться. Скверные методы, они применялись к сотрудникам всех рангов. Не исключая и президента. Изменилось ли что-нибудь сейчас? Хотелось бы надеяться.
Спасибо тебе, муж мой. Твоя твердость, выраженная в столь недвусмысленной форме, уберегла не одного человека.
Много лет спустя, во времена неудавшейся перестройки, муж защитил аналогичным образом тогдашнего главного редактора газеты «Московские новости»,
– Если его уволят, я подаю в отставку.
Егора Яковлева пропесочили на Старой площади, но из газеты не убрали.
А совсем недавно, вскоре после разгона ЦК, к Валентину подошел редактор многотиражной газеты «Аргументы и факты» В. Старков и сообщил следующее: он поручил собрать на мужа досье, в частности «разобраться» в его выступлениях на страницах газеты «Известия». И, предвкушая удовольствие, которое его ждет, добавил:
– Ну теперь-то мы о вас напишем! Вы поверили мне, когда меня защищали, а я всех вас водил за нос.
Старкова я впервые встретила на приеме во французском посольстве. Тогда муж и рассказал мне, как отстоял его на секретариате ЦК. Какой короткой и неблагодарной бывает память!
Летом 1980 года по случаю Олимпийских игр для московской элиты давали концерт в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. В стенах дворца, построенного в начале века архитектором Клейном по инициативе и при деятельном участии историка И. Цветаева, отца знаменитой русской поэтессы, звучала музыка. Это была удача. Она породила идею проведения ставших украшением культурной жизни столицы Декабрьских музыкальных вечеров, неизменными вдохновителями которых были неповторимый Святослав Рихтер и директор музея Ирина Антонова.
В тот теплый летний вечер мне предстояло впервые выйти в свет в сопровождении Фалина. Слухи о нашем романе уже распространились по Москве, но меня в лицо еще не знали.
Боже, поддержи и наставь! Что выбрать из моего не слишком разнообразного гардероба? Ведь встречают по одежке. Остановилась на очень простом элегантном платье, плотно облегающем фигуру. Его подарил мне Валентин. Им же подаренная со словами, от которых разливался жар, золотая цепочка и маленькие золотые серьги. Черные туфли на высоченной шпильке – я готова.
Оказывается, переживала не я одна – он тоже. Мы бросали вызов обществу, где чиновники высокого ранга не имели права на личную жизнь. Точнее, имели, но втихую, украдкой, так, чтобы комар носа не подточил. Это не для нас. Любовь, выбравшая нас из множества мужчин и женщин и осенившая своей благодатью, не хотела таиться.
Мы заняли кресла в первом ряду. Стройная череда коринфских колонн, голубая в золотом роспись карниза, музыка в исполнении Рихтера – все как нельзя лучше перекликалось с моим радостным волнением. Не знаю, удалось ли мне его скрыть. Наверное, лишь отчасти, хотя еще в детстве, в хореографическом кружке, я усвоила одну науку: как бы трудно ни было, на лице это не должно отражаться.