Вам доверяются люди
Шрифт:
Он уловил насмешливую нотку за ровной интонацией своей собеседницы и с удовольствием подумал: «Эге, да ты вовсе не такая божья коровка, как выглядишь!»
На следующее утро, когда Степняк приехал в больницу, длинный прораб, еще более хмурый и молчаливый, чем накануне, командовал рабочими, которые пробивали в стене приемного отделения выход к рентгеновскому кабинету.
На втором и третьем этажах водопроводчики ставили дополнительные раковины и водосливы в тех местах, которые вчера показывал Степняк. Кирпичная пыль оседала на свежевыкрашенных подоконниках, и ожесточенный стук наполнял все здание.
Лознякова увела Степняка в отдаленную маленькую комнатку первого этажа, где можно было разговаривать не повышая голоса. В комнатке стоял простой канцелярский
— Временный кабинет врио главврача! — объявила Юлия Даниловна, приглашая Степняка сесть за стол. — Шинель снимать не рекомендую: выше восьми градусов, как вы вчера заметили, здесь не бывает.
— Почему?
— Истопники говорят, что плохой уголь.
— Истопники тоже временные?
— Нет, постоянные.
— А уголь?
— А уголь временный, какой удалось раздобыть у соседей. Райисполком обещает на днях завезти.
Степняк недоверчиво хмыкнул.
— А что вообще есть из оборудования?
Юлия Даниловна вздохнула:
— В основном — наряды на получение. Завхоз появился только позавчера, но он, понимаете, не совсем такой…
— Пьет, что ли?
— Нет, как раз не пьет. Застенчивый.
— Застенчивый?! — Степняк расхохотался. — Ну, знаете, застенчивых завхозов я что-то не встречал…
— И я, — серьезно подтвердила Юлия Даниловна. — А этот… Говорю ему: «Поезжайте прямо на завод, договоритесь о том-то и о том-то», — а он краснеет, мнется и отвечает: «Лучше уж вы сами договоритесь, а я, когда можно будет, привезу». Представляете себе?
Степняк окончательно развеселился:
— Так гнать его к черту! Затребуем другого.
— Затребуете? Где?
— Н-да… Привык, что в армии…
— А здесь не армия.
Он и не подозревал, как часто ему придется выслушивать эту спокойную фразу: «Здесь не армия». И странное дело — он покорно стихал даже в самые горячие минуты, едва Лознякова начинала свое: «Здесь…» Он даже научился шутливо перебивать ее: «…не армия, знаю, знаю!» Конечно, он знал это, но забывал на каждом шагу. Неприятные сюрпризы сыпались со всех сторон. Наряды на оборудование, выглядевшие так солидно в папках, аккуратно разложенных Лозняковой на полках фанерного шкафа, превращались в никчемные бумажки, едва их предъявляли в соответствующую инстанцию. Не только сложных и тонких медицинских приборов или инструментов, но даже кроватей, тумбочек, табуреток нужного образца не оказывалось в наличии, когда надо было их получать. «Застенчивый» завхоз оказался действительно скромным и непьющим молодым человеком, работавшим прежде штамповщиком на крупном заводе. Там по собственной оплошности он потерял руку — хотел обогнать товарища, не выполнил какого-то простейшего правила из инструкции по технике безопасности, и руку размозжило штампом. Когда его привезли в больницу, уже началось общее заражение крови, грозила гангрена. Хирурги спасли ему жизнь, но руку спасти не удалось. В больнице он, здоровый крепкий парень, впервые столкнулся с медициной-воительницей. До этого, как все молодые и здоровые люди, он считал, что врачи «все чего-то придираются» и что «работенка эта так себе, для очкариков». За месяцы, проведенные на больничной койке, прежние представления круто изменились. Размышляя над своей будущей судьбой (с одной рукой о штамповке и думать было нечего), он решил, что станет медиком. «Пусть пока хотя бы санитаром, — упрямо говорил он хирургу, который делал ему операцию. — У меня восемь классов образования, подготовлюсь и сдам на фельдшера…»
Хирург был человек душевный, паренек ему нравился, В один из посетительских дней он дождался матери своего больного и добрых два часа проговорил с ней в больничном саду. Мать плакала. Витенька два года учился в ремесленном училище и только-только стал на ноги. Были у нее еще младшие дети. Сама она работала уборщицей на почте. Главным кормильцем был Витенька. «Будет работать и учиться, — твердо сказал хирург. — Я его устрою».
Так Виктор Марочкин попал в больницу-новостройку завхозом. Застенчивым он был от природы, а искалеченная рука сделала его болезненно самолюбивым. Он готов был работать двадцать четыре часа в сутки, но не умел ничего «выколачивать»
— Ну как, будем гнать к черту? — деловито осведомилась она.
— Да я же не знал… — растерянно начал Степняк и вдруг снова вспылил: — А вы что, не могли вовремя предупредить?
— Во-первых, я тоже не знала, — строго сказала Лознякова, — и, во-вторых, я не замполит у начальника госпиталя, который привык только приказывать.
— Но мы же не можем…
— Мы можем Марочкину помочь, — не давая Степняку договорить, возразила Юлия Даниловна. — Пусть товарищи врачи тоже побеспокоятся, они, кстати, уже получают зарплату.
Врачи действительно уже получали зарплату. Их было еще не много, будущих хирургов и терапевтов, но люди приходили: одни — услышав от товарищей о приближающемся открытии новой больницы, другие — прочитав в газете «Медицинский работник» объявление о конкурсе на замещение таких-то и таких-то вакансий в больнице-новостройке. Еще до появления Степняка Юлия Даниловна успела договориться с двумя хирургами. Один из них, Андрей Захарович Рыбаш, претендовал на должность заведующего отделением. И после первой же встречи Степняк почувствовал, что этот человек, как и он сам, любит все делать по-своему. Быстрый в движениях, коренастый, он не страдал излишней скромностью. Он не говорил «я думаю», но «я считаю», не спрашивал мнения собеседника, а немедленно и решительно выкладывал свое; не интересовался, можно ли сделать то или другое, а заявлял категорически: «Надо!» Но он первый принимался хохотать, если обращенная против него шутка была остроумна, и высказывал очень дельные мысли по поводу действительно сложных и противоречивых медицинских случаев.
— Как я оперирую, можете узнать у… — Рыбаш перечислил несколько очень известных и уважаемых среди хирургов имен. — Последний год работал в клинике на Пироговке, но надоело ходить в коротких штанишках. Знаете эти нравы? Аппендицита не смей вырезать, ежели профессор не раскачался сообщить свое высоконаучное мнение. А я настоящие операции хочу делать. Меня грудная хирургия интересует, понимаете?
— А заведовать-то вы можете? — в упор спросил Степняк.
— Конечно, могу, — быстро ответил Рыбаш и, блеснув лукавыми глазами, добавил: — Если главный не бюрократ и не перестраховщик.
Прямота Рыбаша понравилась Илье Васильевичу.
— Ладно, попробуем, — сказал он. — А для начала займитесь-ка оборудованием операционной по своему вкусу.
Но проявить свой вкус Рыбашу удалось далеко не сразу. Правда, он добился от строителей, чтобы переделки велись в две смены, и ни на йоту не отступал от своих требований, но обещанного первоклассного оборудования не было. Завхоз Витенька торжественно приволок только лампу-рефлектор, электрики сделали проводку и после шумных споров с Рыбашом укрепили ее именно так, как он считал нужным, но ни опускающегося и поднимающегося операционного стола, ни многого другого пока не было. В поисках всего этого Рыбаш пропадал с утра до вечера.
А тут появился Львовский.
Для Степняка это оказалось самой приятной неожиданностью в дни предпусковой горячки. Он совершенно упустил из виду, что Лознякова говорила ему о двух хирургах, и после знакомства с Рыбашом даже не спросил фамилию второго. Львовский пришел в больницу к вечеру, когда Степняк ругался с Мосгазом по единственному телефону, установленному почему-то в вестибюле больницы. Он видел, как с улицы через вестибюль прошел какой-то худой и сутуловатый человек, чья фигура показалась ему знакомой, но тут же позабыл об этом. Через десять минут, так и не добившись от мосгазовцев толка, Степняк стремительно вошел в комнатку, которую все еще именовали кабинетом главврача. Сутуловатый худой человек, устроившись на подоконнике, дружески разговаривал с Лозняковой. До Степняка долетело: