Вам доверяются люди
Шрифт:
— …Валентина Кирилловна жалуется, что с тех пор, как вы попали в больницу, вы и из друзей выписались.
Низкий, глубокий, но словно надтреснутый голос опять поразил Степняка мучительным сходством. С кем? Он все еще не мог вспомнить. Человек сидел спиной к свету, и в сумерках лица его не было видно. Илья Васильевич нетерпеливо повернул выключатель.
— Матвей!
— Илюха!
Они одновременно кинулись друг к другу и обнялись. Потом, положив руки на плечи один другому, одновременно отстранились и, как по команде, вместе заговорили:
— А
Каждому показалось, что другой постарел меньше, чем он сам, и каждому хотелось сразу об этом сказать, но оба только качали головами и улыбались, взволнованные нахлынувшими воспоминаниями.
Лознякова с веселой досадой всплеснула руками:
— И как я не сообразила, что Львовский и вы…
Степняк, все еще не снимая своей широкой ладони с плеча фронтового друга, повернулся к ней:
— А откуда вы могли знать?
— Да от Задорожного, — смеясь, ответил Львовский.
— Вы и Задорожного знаете?
Львовский пришел в неописуемый восторг.
— Папаша, очнись! Как, по-твоему, фамилия Юлии Даниловны?
— Лознякова.
— Урожденная Лознякова. В девичестве, как говорили раньше. А по мужу — Задорожная. Понятно?
Степняк растерянно глядел на обоих.
— Значит, это вы жена Задорожного? — с натугой спросил он.
Лознякова тихонько посмеивалась, запрокинув голову:
— Ох, товарищ главный, я три раза просила вас просмотреть личные дела! Вот они, на табуретке.
Степняк с вызывающим видом переложил груду папок на подоконник и ногой подвинул табуретку Львовскому.
— Садись, Матвей. Когда только мы разживемся стульями? А где же, черт подери, третья табуретка?
— Рыбаш унес. Говорит, что ноги надо беречь для работы у операционного стола.
Юлия Даниловна отвечала ровным голосом, но глаза ее смеялись.
— А что? Прав, пожалуй… — мысли Степняка все еще вертелись вокруг того, что он неожиданно узнал. — И много у меня еще будет таких открытий?
Лознякова пожала плечами.
— Это насчет меня и Задорожного?.. Думаю, больше не будет. А почему, собственно, это вас так тревожит?
— Да нет, просто занятно. В райздраве это знают?
— Конечно.
— Но там вас называют Лозняковой!
— Привыкли. Семь лет из девяти была для них Лозняковой. Да мне и самой… В общем, мне удобнее оставаться Лозняковой.
— Ваше дело. — Степняк, заложив руки в карманы, прошелся по комнате. — Ну, Матвей Анисимович, значит, опять будем вместе, а?
— Опять, — Львовский обладал даром в простые слова вкладывать удивительную сердечность.
— И отлично! Слушайте-ка, товарищи, надо это дело отметить. — Степняк вдруг загорелся. — Матвей, Юлия Даниловна, звоните своим половинам — и айда ко мне! Посидим, вспомним всякое-разное…
— Нет, нет, — беспокойно сказала Лознякова, — так это не выйдет. Вы, наверно, не знаете — Валентина Кирилловна…
Она запнулась. Львовский встал с табуретки:
— Не выйдет, к сожалению, Илюша… Валентина моя вот уже восемь лет прикована к постели.
— Как прикована? Что такое?
— Полиартрит, — докторским
Чувствуя, что у него перехватывает горло, Степняк торопливо кивнул:
— Как же, как же… Радости-то было, когда они с Матвеем нашли друг друга!
Львовский, отвернувшись, глядел в окно.
— Да, радовались, — глухо сказал он, и в низком его голосе резче обозначилась надтреснутая нотка, — а потом ревматизм… И вот… В общем, Илюха, плохо ей. Такая журналистка! Такой любопытный до всего человек…
— Валентина Кирилловна — человек редкого мужества и воли, — запрокинув голову и строго глядя в лицо Степняка, вмешалась Лознякова. — Она и лежа в постели не существует, а живет. Я могу это засвидетельствовать как врач, который…
Оборвав, она замолчала. Теперь никто из троих не мог ничего добавить. И, как в первый час знакомства с Юлией Даниловной, Степняку опять показалось, что в маленькую комнату, освещенную беспощадным светом двухсотсвечовой лампы, заглянула война.
Дома Степняк, глотая перестоявшийся суп, увлеченно рассказывал Наде о встрече со Львовским, о трагической судьбе Валентины Кирилловны и о том, что Лознякова — жена их бывшего комиссара. Надя слушала с молчаливым сочувствием: Львовского она знала хорошо и помнила, как преобразился он, получив первую весть о том, что его Валентина нашлась.
— И подумай только, — заново переживая все, что было в этот день, горячо говорил Степняк, — только представь себе: такая смелая, яркая, подвижная женщина навеки прикована к постели! Но Лознякова говорит, что она человек редкого мужества и воли, что она и лежа не существует, а живет…
Он сам не заметил, как в точности повторил слова Юлии Даниловны.
Надя вдруг резко поднялась с пустой тарелкой в руках:
— Огурец ко второму хочешь?
— Ты что? — недоумевающе посмотрел на нее Степняк.
— Ничего. Огурец, спрашиваю, дать?
— Я не понимаю…
— Где уж тут понимать! — насмешливо отозвалась Надя. — Там вокруг тебя сплошные герои, да ты и сам скоро героем станешь… На, читай!
Она кинула ему на стол «Вечерку» и, вскинув под бородок, вышла. В газете красным карандашом была обведена какая-то корреспонденция. Степняк, далеко отодвигая от себя газету (очки остались в снятом кителе), прочел сообщение о том, что «к празднику Великого Октября трудящиеся столицы получают замечательный подарок — новую больницу, оборудованную по последнему слову современной медицины». Дальше шло восторженное описание того, о чем сам Степняк мог бы только мечтать, а в заключение сообщалось, что «возглавляет больницу опытный хирург-организатор тов. Степняк, который еще в годы войны…». Степняк, не дочитав, скомкал газету. «Какому идиоту понадобилось?!» Слегка поостыв, он все-таки расправил лист, но последние строки заметки окончательно доконали его. Газета утверждала, что первую партию больных новая больница примет уже в канун праздника.