Вам доверяются люди
Шрифт:
— Я не собираюсь работать в вашей больнице.
— Посмотрим, посмотрим… А что это у вас за имя — Марлена?
— Маркс — Ленин. Сокращенно — Марлена. В тридцать третьем году были, кажется, в моде такие имена?
— В тридцать третьем… — растерянно повторил Степняк, думая о том, что его Светлана тоже родилась в тридцать третьем и что жена не на шутку рассердилась, когда он предложил назвать дочку Индэлой — в честь индустриализации и электрификации. В общем жена, пожалуй, была права…
Ему вдруг захотелось побольше узнать о Марлене.
— Вы
— Представьте — нет. А вы всегда снимаете допрос, прежде чем показать больницу?
— Я люблю знать, с кем имею дело, — резковато ответил Степняк.
Лифт спустился.
— Теперь поезжайте вы, — сказал, выходя, Витенька. — Девочки пока там разбирают, а потом прибегут сюда грузить.
Ступина вдруг загорелась:
— А давайте все-таки нагрузим еще раз…
— Нет, нет, сейчас и принимать некому, — Витенька вежливо посторонился. — Входите.
— Поехали, — сказал Степняк, думая, что эта самоуверенная девчонка, должно быть, вовсе не плохой человек.
Они уже захлопнули металлическую дверцу подъемника, когда донесся чей-то требовательный возглас:
— Погодите!
— Ну, что там? — Степняк недовольно поглядел сквозь узорное переплетение металла.
Рыбаш с большими и, очевидно, тяжелыми свертками, шумно дыша, почти бежал по вестибюлю.
— Прямо с выставки! — возбужденно объяснил он, влезая в кабину. — Львовский сейчас получает все оборудование для операционной. Первый сорт — экстра! А я схватил инструментарий…
Он увидел Ступину и перебил самого себя:
— Нашего полку прибыло?
— Чьего нашего? — тихо повторила Ступина.
Рыбаш, не отвечая, пристально, смеющимися глазами смотрел на нее. Розовея, она по-детски приложила ладони к щекам и, спохватившись, тотчас опустила руки.
Гонтарь нервно кашлянул. Степняк обернулся и увидел, что Рыбаш с серьезным видом и смеющимися глазами все смотрит в лицо Марлены.
Никто больше не произнес ни слова, пока лифт медленно и плавно поднимался вверх.
Потом все они ощутили еле уловимый толчок, и кабина остановилась.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Как ни странно, а старшую операционную сестру для новой больницы раздобыла Надя. Это было тем более удивительно, что Надя последнее время старательно подчеркивала полнейшее равнодушие к деловым заботам и огорчениям мужа. «Не было у бабы хлопот, купила баба порося…» — лениво прерывала она попытки Степняка рассказать о своих затруднениях или, едва сдерживая зевоту, роняла: «По-нят-но!»
Но тем не менее именно она во время завтрака, за три дня до назначенного срока открытия больницы, как бы мимоходом сказала Илье Васильевичу:
— Сегодня в десять утра к тебе в больницу придет Мария Александровна.
— Мария Александровна? Кто это? — рассеянно спросил Степняк.
— Кто такая Мария Александровна?
Степняк хлопнул себя ладонью по лбу:
— Надо же — Мария Александровна!
В госпитале она для всех была просто Машенькой, а за глаза ее называли Мышка. Она действительно была тихая, как мышка. Легкая, неслышная походка. Точные и быстрые движения. Аккуратность, доходящая до педантизма.
Степняк силился вспомнить, что еще он знает о Машеньке Гурьевой. В памяти всплывало ритмичное мельканье ее рук, неутомимо подающих зажимы, ножницы, корнцанги, кохеры, цапки, кетгут. Потом те же руки, пересчитывающие весь инструмент. И еще раз руки, ловко, почти неуловимым движением скатывающие бинт или вооруженные пинцетом, отделяющие одну от другой марлевые, примятые в стерилизации салфетки. Да, отличная, первоклассная операционная сестра. А ведь и она, собственно, была из пичужек, которых в госпитале, как теперь в больнице, называли «детский сад». Пожалуй, когда она впервые появилась в операционной, ей было не больше восемнадцати. Значит, теперь лет тридцать пять — тридцать семь…
Ох, как же он растерял всех фронтовых товарищей! Не мудрено, конечно: сперва работа в Германии, потом два года в Калининграде. И только затем этот подмосковный госпиталь, больше напоминающий санаторий, чем больницу. Да он и Надю-то едва не потерял за эти годы разлук и коротких, мимолетных наездов сюда, в Москву, в дом Варвары Семеновны — самой нетребовательной тещи, как он называл ее. Считается, что уже девять лет, как этот дом стал и его собственным домом. Девять лет, с пятидесятого года, он прописан здесь, и как бы поздно ни задержался на работе, а ночевать неизменно является сюда. Конечно, времени всегда не хватало, и всегда Надя обижалась на это, но почему же все-таки не разыскал он никого за эти девять лет — ни Львовского, ни Задорожного, ни Машеньки Гурьевой? Неужели и впрямь так очерствел или, чего доброго, зазнался к старости?
Степняк сидит в кухоньке, прихлебывает кофе из толстой белой фаянсовой кружки и пристально смотрит на голубые зубчики огня газовой плиты. Все четыре конфорки горят ровно и бесшумно.
Почему, когда человек задумывается, ему приятнее всего смотреть на огонь?
Степняк слышит, как часы в комнате Варвары Семеновны бьют восемь раз.
В десять придет Машенька Гурьева, а до десяти надо еще столько успеть!.. Надя показывается в дверях кухни:
— Ты не уснул?
— Как ты разыскала Машеньку?
Надя чуть медлит с ответом.
— Да я еще давно встретила ее в ГУМе… и записала адрес.
— И ничего не сказала мне?
Теперь Степняку кажется, что именно Надя виновата во всем: это она заслонила собою всех старых друзей, это она…
— Не сказала? — Надя возмущенно передергивает плечами. — А кто, интересно, докладывал тебе, что Мария Александровна замужем за тем самым капитаном, которого вы оперировали в последний день войны? И что у нее куча детей…
Степняк хмурится: в самом деле, что-то такое он слышал…