Ванильный запах смерти
Шрифт:
Адель Вениаминовна лежала в кровати на спине, неестественно задрав голову, на которой… не было лба. Вместо него зиял красный провал. Кровь из раны пропитала подушку и подсохла: казалось, белоснежное белье выпачкано пятнами ржавчины.
– Всем оставаться на места-ах!! – завопил Рожкин.
Отдав краткое приказание оперативнику Паше, который, сбежав в холл, сомкнул входные двери и стал возле них по стойке «смирно», следователь начал вызывать по телефону криминалистов.
По мнению врача, Пролетарская была мертва не менее двух часов.
– Очевидно,
Орудия убийства на месте преступления не оказалось. Сила удара и величина раны говорили о том, что били предметом тяжелым и крупным.
– Будто гигантским обухом хватили, – покачал головой эксперт, высокий тощий человек с дон-кихотскими усами и бородкой. Коллеги звали его ласково – Кихотыч.
– Да уж! – завращал головой Рожкин. – В ридикюльчике такой не вынесешь. Саня! – скомандовал он оперативнику, заинтересовавшемуся порожком у балкона. – Дуй на кухню и в подвал. Проверь, все ли инструменты на месте. Пусть повар и этот, чернявый в кудрях, все тебе покажут. Там и топоры, и молотки, и черт в ступе были.
– Я помню, товарищ майор. Вы тут посмотрите, – он показал на узкую полоску тончайшего целлофана синего цвета, прилипшую к плинтусу.
– Ага! – присел Геннадий Борисович на корточки. – Никак в бахилах наш кровопиец был. Аккуратист! Да уж…
– И проник в комнату через балкон, – констатировал Саня. – Смотрите, какой ерундовый запор: что снаружи, что изнутри открыть – плёвое дело. Один поворот ручки.
– Это уж… да уж… – пробормотал своё излюбленное следователь. – Гаврюхина бы сюда с его псом. И все бы дело закрыли в момент. Кинулся бы Рэм на эту щуку рыжую – и премия с благодарностью в кармане, – размечтался Геннадий Борисович.
– Да где он – Гаврюхин-то? Июль! Его с Валдая не выковырнешь, – отозвался Кихотыч, щелкая фотоаппаратом, и вдруг зашикал на коллег: – А ну-ка, кыш с места преступления! Все затоптали, понимаешь.
– А мы и так уходим. Может, под балконом чего и поинтереснее найдем. Какой-нибудь жи-ирный отпечаток, – почмокал Рожкин и отправился во двор.
В холле к нему кинулись хозяева и постояльцы, но он, отгородившись от всех, как гламурная звезда от вспышек фотоаппаратов, выскользнул на улицу. Впрочем, изучение гравийной отсыпки, которая проходила под балконами с северной стороны дома, ничего не дало. Ни следов, ни вмятин, ни «рояля в кустах», в смысле – лестницы.
На образцовой кухне царил порядок и о пропаже ножей речи не шло. Во всяком случае, это утверждал повар, демонстрируя полный комплект, включая огромный разделочный нож для мяса и топорик. Подвальное хозяйство Гулькина, наоборот, пребывало в «творческом» беспорядке. Впрочем, все три разнокалиберных топора и две кувалды присутствовали. Самохин знал инвентарь Левы, так как иногда помогал ему. Телефон Гулькина находился «вне зоны доступа», приходилось ждать его появления или идти к нему домой. Но это могло подождать.
Рожкин тоскливо вздохнул. Кусок бахилы, отпечатки, добытые экспертом, и сам труп – негусто.
Когда тело убитой выносили из дома, с Ликой случилась истерика. «Не ту! Вы понимаете, не ту убили! – кричала она как заведенная. – Как же вы не понимаете, что целью была я!» Люша пыталась что-то говорить, спрашивать, утешать – все оказывалось тщетным. Дарья напоила Травину успокоительным, после чего воспитательница притихла в углу дивана, подперев щеки кулачками. Ни единого слова вытянуть из нее не получалось. Она поглядывала на входную дверь в напряженном ожидании. «Ждет Гулькина», – подумала Люша.
Лев задерживался в отеле каждый день допоздна, потому приходил на работу не раньше десяти – половины одиннадцатого. Горничная Ида, которой Даша выделила комнатку рядом с кухней, иногда ночевала в доме дяди – повара Самохина. Так произошло и в этот раз: Щипковой не было в отеле и ее появления ждали в девять. Обычно накрывала к завтраку, который подавался в половине девятого и не отличался, по европейским стандартам, сложностью, сама хозяйка. Но сегодня, в силу чрезвычайных обстоятельств, все сидели голодными. И Ида что-то запаздывала.
Взглянув очередной раз на массивные двери, которые незыблемо охранял оперативник Паша, попутно контролируя ситуацию в холле, Травина вдруг побледнела, и в глазах ее появился ужас. На пороге, в недоумении озираясь, стояла горничная: в белых босоножках, красных носочках, зеленом синтетическом платье с рукавом фонариком и с не поддающейся цветовой классификации холщовой хозяйственной сумкой, в которой что-то бугрилось.
Лика, вытянув руку в направлении Щипковой, вскрикнула:
– Держите! Вот! Её! Держите. – И Травина заметалась, заламывая руки, и заплакала.
Оперативник невольно ухватил за локоть пришедшую. Впрочем, Ида сама вцепилась в рукав флегматичного Паши, будто ища защиты. Так и застал их – держащихся друг за друга – следователь. Он распорядился предоставить ему спокойное помещение для допроса. Даша провела Рожкина в свои комнаты на первом этаже.
Люша поднялась с дивана и стала прохаживаться около «допросной». Но дверь оказалась плотно прикрыта, и сыщица не могла ничего слышать. Тогда Шатова прошла к барной стойке и присела на высокий табурет – отсюда она видела всех присутствовавших в холле. Казалось, тягостное молчание, повисшее незримой, но осязаемой, наэлектризованной тучей, вот-вот взорвется чьим-нибудь новым страшным криком.
Понаблюдав за собравшимися, Люша убедилась, что читать мысли по лицам она не умеет. Взъерошенный, напряженный, нелепо закрутивший ноги в жгут Василий; бледная Даша, вздумавшая протирать губкой листики цветов на окне; пунцовая испуганная Зуля, которая, похоже, впервые в жизни не знала, как себя вести; затравленная, с открытым ртом Ида, притиснувшаяся к Самохину, который не поднимал глаз и, если бы не покачивал ногой, казался бы задремавшим. Нет, никакой тайны или печати преступных страстей не читалось на лицах этих людей.