Варварские нашествия на Западную Европу. Вторая волна
Шрифт:
В Нормандию ни одаль, ни тинги так и не проникли, но мы располагаем мимолетными следами законодательства скандинавского происхождения, которое регулировало жизнь герцогского семейства, общественный порядок и определенные аспекты мореплавания. Большая часть этих следов очень быстро стерлась, некоторые в результате повсеместного принятия христианской морали (как, например, брак типа «more danico» (на датский манер), разновидность легального конкубината80), другие в ходе массированного внедрения феодальных институтов. По истечении XI в. сохранилось лишь несколько довольно безжизненных юридических обозначений. Наконец, в России заслуги скандинавского права представляются практически отсутствующими. Значительный правовой вклад викингов составляет контраст с блеклостью их религиозного влияния. И дело не в том, что они стыдились своей религии. В течение первого века завоеваний мы почти везде находим подчеркнутые проявления языческого высокомерия, например, когда жена Тургейса (Thorgestr), незадачливого завоевателя Ирландии, выбрала алтарь аббатства в Клонмакнойсе, чтобы пророчествовать там на манер ясновидцев (волюр) своей родины. Но эту религию, столь привязанную к земле и семье, экспортировать можно было только тогда, когда разом эмигрировала целая социальная группа, как это происходило, например, в Исландии. Эта религия пустила корни только там, где скандинавы находились в одиночестве. В контакте с местным христианским населением разные, скорее, утилитарные, чем духовные соображения быстро приводили к обращению скандинавов
В Нормандии Роллон принял крещение в 911 г., одновременно со своим герцогством. Его столица, Руан, где нашли приют уцелевшие клирики провинции, очень быстро опять стала важным центром церковной жизни. Один крайний Запад долгое время колебался; банды пиратов всегда встречали там радушный прием, а епископы отважились вернуться в Кутанс только спустя долгое время после тысячного года. Монашеству потребовалось еще одно поколение, прежде чем оно стало робко возрождаться.
Наконец, на Руси князья Юга, по-видимому, приняли христианскую веру в 866 г., разумеется, в ее греческой форме; но до крещения Ольги в 955 или 957 г. этот процесс почти продвигался, и только в 989 г. Владимир приказал крестить всех своих подданных. Любопытный рассказ мусульманского путешественника Ахмеда ибн Фадлана доказывает, что около 922 г. у волжских варягов были представлены в полной сохранности наиболее характерные обряды скандинавского язычества.
Как видим, «Церкви викингов» не существовало: за исключением нескольких частностей, скандинавские поселенцы вливались в национальные церкви, с которыми встречались на месте. В большинстве случаев они не устанавливали никакого церковного контакта со своими родными странами. Норманны, которые в XI в. содействовали евангельской проповеди в Норвегии, были чужаками, забытыми своей родиной. Только Церковь «Области датского права» постаралась установить постоянные контакты с Севером; она с воодушевлением встретила культ св. Олафа, погибшего в 1030 г., спорадически признала святым Магнуса, ярла Оркнейских о-вов, убитого в 1117 г., и приняла живое участие в отправке миссий в Норвегию, Данию и Швецию (Св. Олафу было посвящено 4 (а может быть, 6) церквей в Лондоне, 1 в Йорке, 1 в Честере, 1 в Норвиче и т. д. Ср. В. Dickins, The Cult of S. Olave in the British Isles, Saga book of the Viking Society, XII, 1939, p. 53–58. Св. Магнусу была посвящена одна церковь в Лондоне и одна в Йоркшире. Миссии в Скандинавию в конце XI в., безусловно, служили спасительным выходом для англо-датских клириков, которые не были сторонниками владычества Вильгельма Завоевателя). Заметная часть «апостолов» Скандинавии, о чем можно судить по их именам, набиралась из потомков датчан, осевших в Англии: например, Эскил, который проповедовал Евангелие на берегах о. Меларен, или Сигурд, монах из Гластонбери, около 950 г. ставший первым епископом Норвегии. Итак, продолжительного религиозного противостояния между викингами и местными жителями не существовало. В течение второй эры нашествий совсем не вставали сложные проблемы сегрегации, которые знала первая (Следовательно, полемики с язычеством, достойной этого названия, не существовало. Это позволило некоторым скандинавам, особенно исландцам, добросовестно беречь в плане литературы откровенное и почтительное воспоминание о своей древней религии. Этому состоянию духа мы обязаны спасением Эдды в XIII веке). Повсюду, где скандинавы лицом к лицу встречались с народами, которых они считали цивилизованными (исключение составляли только «Skraelingjar» (скрелинги) Гренландии и Америки — эскимосы и индейцы), они быстро и без колебаний допускали взаимное проникновение культур. Так, духовные наследники викингов, в результате оказались значительно более многочисленными, чем те ограниченные группы, которым им на короткое время удалось навязать свои верования, институты и язык. Сюда нужно включить почти всех англичан XI в. и всех норманнов в Нормандии, Италии, Англии и на латинском востоке, так же, как и часть русской знати Киевского государства. Несколько в разном плане, но все они косвенным образом обязаны викингам и варягам своей энергией, воинственностью, умелой организацией и отсутствием предрассудков.
Конец нашествий последней волны косвенным образом дал Западу возможность пережить определенное возрождение. Вносить его в список первостепенных проявлений человеческого творческого разума было бы неверно. Он еще не обрел своего имени, и даже сами его первооткрыватели лишь наполовину признали его. Однако это возрождение имеет право на самостоятельное, хотя и достаточно скромное, место среди вспышек, освещавших средневековую цивилизацию. Оно не приобрело славы предшествовавшего ему каролингского возрождения, которое, осененное именем Карла Великого, смогло породить грандиозную духовную программу, осуществление которой было, впрочем, очень несовершенным — и достигнуть блестящих политических успехов, хотя и недолговечных. Оно не обладало ни той интеллектуальной глубиной, которая была характерна для последовавшего за ним ренессанса XII в., ни его экономическим ростом. Но его вкладом более нельзя пренебрегать. Множество новых городов, новое бенедиктинское монашество (Клюни, Горц) и его духовность, многообразные начатки романского искусства, империя Оттонов с ее вселенскими амбициями, политическое объединение Англии, затем англо-нормандское государство и его устойчивые институты, — все это, до некоторой степени, плоды этого возрождения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
К последствиям второго наступления на христианскую Европу на востоке и на западе континента нельзя подходить с единой меркой. Восточная Европа обязана ему существенными чертами своей исторического облика. Южное направление расселения славян дало ей сущностное
На Западе завоевания VIII–X вв. лишь внесли завершающий штрих в картину, уже нарисованную, в основных чертах, после великого кризиса V–VI веков. По поводу времени мы можем и ошибиться. Вызывая в памяти события конца IX и начала X в. один бургундский монах, рассматривавший историю в категориях, характерных для вселенских хроник Поздней Римской империи, счел, что они ознаменовали собой начало нового «translatio imperil» (передачи империи): после перехода власти от римлян к франкам последовал аналогичный процесс от франков к «extranei» (чужеземцам), то есть, разъясняет он, к норманнам и датчанам, венграм и сарацинам, объединенный натиск которых грозил гибелью Галлии. Вот какие перспективы открылись в самом разгаре кризиса вдумчивому уму, способному рассматривать вещи с некоторой дистанции: ему казалось, что второй натиск на Европу должен был бы повторить путь первого. Однако этого не случилось. На Западе новые варвары не приобрели себе ничего похожего на «imperium» (империю). Безусловно, викинги стали родоначальниками могущественных государств, оказавших в течение последующих веков решающее влияние на развитие западных институтов. Однако эти государства обладали лишь ограниченной, территориальной протяженностью, и огромное большинство стран, подвергшихся нашествию, сохранило свою независимость. Если нашествия IX–XI вв. отмечают собой разрыв в европейской истории, то виной тому не сами нашествия, а хаос в западном обществе, который последовал за ними.
Этот напрямую вызванный нападением беспорядок, поначалу ограниченный, распространился и углубился под влиянием внутренних процессов в каролингском обществе. Ответные меры местной обороны, дурно согласованные, по причине слабости правителей и правящих классов выродились в своего рода раздробленность и анархию, которые разделили Запад на бесчисленные ячейки. За очень редким исключением, идеологическая система, на которой строилось имперское правление Каролингов, одним махом утрачивала силу, поскольку считалось, что сам Господь наслал на христиан новых варваров. Даже в Германии, где память о славе Карла Великого оставалась более острой, политические и социальные структуры развивались в X в. с чрезвычайной скоростью. Так были созданы благоприятные условия для развития феодального общества, которое не является порождением нашествий, но без них не заняло бы такого места в истории Запада. В некотором смысле последние нашествия закрепили и пополнили вклад первых, вызвав перемещение основного центра нашей цивилизации к северо-западу. В V и VI вв. он подвигался с берегов Средиземноморья к внутренним столицам: Павии, Толедо и, главным образом, к франкским столицам Парижского бассейна. После X в. он, похоже, воцарился на берегах «ближних морей» от Котантена до Ютландии, и в бассейнах рек, которые в них впадают: Рейна, Мааса, Шельды, Темзы. Там он и оставался в течение многих веков.
КНИГА II.
НЕРЕШЁННЫЕ ПРОБЛЕМЫ И НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ — работа над источниками
Нашествия конца каролингской эпохи изучены хуже, чем те, которые имели место накануне падения Римской империи. За исключением Скандинавии и Венгрии, национальные интересы, так часто воодушевлявшие историков XIX в., здесь не сыграли значительной роли. Документы в этом случае более однообразны; слишком немногие из них представляют литературную ценность, а эпиграфика практически безмолвна. Для того чтобы суметь что-то извлечь из них, одного знания «великих культурных языков» недостаточно. Что же касается археологии, то по отношению к этим относительно недавним периодам она только-только совершает свои первые шаги. Из всего этого становится ясно, что для изучения этих нашествий нам недостает самых необходимых рабочих инструментов.
Для каждой серии вторжений надо было бы прежде всего располагать справочником (Regesta), устанавливающим хронологию событий на основании критического подхода. До настоящего времени эта работа почти не велась, кроме той, которую проделал Вальтер Фогель в отношении первого периода норманнских нападений на Империю франков. Опять же этот необходимый справочник не обладает желаемой ясностью с точки зрения топографии и не простирается далее 911 года. Продолжить дело Фогеля для X и XI вв. — одна из самых насущных задач изучения истории викингов. Что касается Англии, то основная часть исходных сведений о ней собрана в различных версиях Англосаксонской хроники однако в высшей степени полезным был бы методичный комментарий тех ее разделов, которые относятся к скандинавам; таких попыток практически не предпринималось, за исключением комментария к периоду царствования Этельреда II Нерешительного. Когда речь идет о кельтах, мы также вынуждены несколько вслепую блуждать по бесчисленным анналам, очень неравноценным по своему качеству, и зачастую пользоваться крайне зыбкими хронологиями. В ожидании лучшего, провожатыми по этому лабиринту могут послужить справочники Ф. Кеннана и А. О. Андерсона. Что касается венгерских набегов, то почти все полезные историографические ссылки собраны у Джины Фасоли, однако сохраняется необходимость в систематической, регион за регионом, критике по примеру того, как это осуществил в Бельгии А. Д'Энан: на фоне вышеупомянутых документов этот недостаток оказывается очень серьезным. Полезный вклад в «расчистку почвы» могли бы внести узколокальные обобщения, наподобие сделанных Иоганном Дуфтом в отношении СанктТаллена. Следовало бы также использовать и те, нередко расплывчатые, сведения, которые в состоянии предоставить дипломатика. Что же касается документации, относящейся к сарацинским набегам, то, несмотря на изобилие статей, посвященных этому вопросу, она, за незначительным исключением, до сих пор не получила настоящей научной критики.
Значительная часть наших сведений, имеющих отношение к норманнским нашествиям на континент, проистекает из весьма специфической литературы — житий святых. Агиографическая критика должна следовать собственным законам, которые были замечательно сформулированы болландистами. Никогда не следует доверять сведениям по поводу викингов или бегства их жертв, содержащимся в повествованиях о чудесах или перенесении мощей, не собрав достаточного досье относительно святого или истории его почитания. Такое досье позволит оценить не только аутентичность и оригинальность отрывка (в произведениях этого жанра плагиат является правилом), но, кроме того, историческую значимость персонажа, его культа и мощей. Подобная непростая работа требует особой подготовки. Этим объясняются недостатки многих добросовестных трудов, например, единственного, хотя и довольно заурядного, регионального исследования по истории культов в одном из районов вторжений, принадлежащее канонику Легри. О неполноте возможных результатов говорит противоречивость выводов, предлагаемых на одну и ту же тему равно компетентными медиевистами. Образцом критического исследования повествований о перенесении мощей могут служить недавние статьи Пьера Газно о св. Мартине или Ж. де Поэрка о св. Мексане и св. Леодегарии. Понадобится еще немало работ такого же порядка, прежде чем позволительно будет решиться на какие-либо обобщения. Беглецы изучены еще хуже, чем их бегство. Хороший пример того, к чему следует стремиться, дает диссертация Габриеля Фурнье об Оверни.