Варяги и Русь

Лавров Александр Иванович

— Батюшка, — склонился к отцу Зыбата, — ради меня оставь его, не бей!

— Прочь, мальчишка! — не своим голосом заревел Прастен. — С каких пор это повелось, что сыновья учат отцов?

— Я, батюшка, не учу тебя, а только прошу...

— Молчать! А ты, негодная собака, — обратился, засверкав глазами, Прастен к печенегу, — всё ещё думаешь о своих степях! Тебе всё ещё снится свобода... Забудь, проклятый, о ней. Я господин твоей жизни и, когда захочу, убью тебя!

— Ну так что

же, — гордо тряхнул головой, печенег, — убивай! Или ты думаешь, что я боюсь смерти? Тебя не боюсь, а смерти и подавно.

— Ого, как заговорил негодник, — весь дрожа от гнева, закричал Прастен, — слышишь, княжич, как теперь рассуждают презренные рабы! Но я тебя научу повиноваться, ты будешь делать то, что угодно мне.

— Я никогда не отказывался исполнять твою волю, — твёрдо произнёс старик. — Боги ввергли меня в несчастье, они не дали мне смерти, не даровали мне и такого наслаждения, как убить тебя. И вот я твой раб и ты волен надо мною.

— И я тебе докажу, что я господин твой!

— Приказывай.

— Пляши! Сейчас пляши, как скоморох, перед нами.

Это приказание Прастена поразило всех. Не такая была минута, чтобы потешаться.

— Ты был вождём в своём племени, — заговорил Прастен, — твоему слову повиновались сотни твоих воинов, но вот теперь я посмотрю, как повинуешься ты! Пляши!

— Оставь его, Прастен, — вступился Владимир.

— Молчи, княжич, — сверкнул тот глазами, — и ты ещё молод, чтобы приказывать мне. Твой отец не делает этого...

— Я прошу только...

— А я не могу исполнить твоей просьбы... Пляши, пёс!

Старый печенег с мгновение помолчал, потом решительно произнёс:

— Не буду!

— Не будешь, — заревел Прастен, — не будешь?

— Не буду... Убей меня, а не буду...

— Тебя убить! Нет, ты не умрёшь... Я тебя научу покорности... вот тебе!

Кнут со свистом взвился и опустился на старика; багровый рубец появился на его лице.

Печенег не дрогнул, не попятился даже, ни стона, ни крика не вырвалось из его груди. Гордый и непоколебимый стоял он пред своим господином.

— Пляши! — опять закричал Прастен.

И опять последовал прежний решительный ответ:

— Не буду!

Бич засвистал в воздухе. Удары, один другого сильнее, посыпались на несчастного. Пятеро остальных невольников в ужасе сбились в кучу и, дрожа от страха, смотрели на избиение своего товарища. Ярость Прастена всё распалялась. Ударом кулака он свалил несчастного с ног и продолжал наносить удары. Владимир отвернулся и глядел в сторону. Зыбата весь дрожал от негодования. Даже Улеб нахмурился и отошёл.

— Знал бы, не пошёл с этим зверем, — пробормотал он.

Прастен всё взмахивал и взмахивал бичом.

— Забью,

насмерть забью, — ревел он.

Вдруг он почувствовал, что кто-то, как железными клещами, схватил его руку и заставил опустить кнут.

Избитый печенег, удивлённый, что истязание вдруг прекратилось, приподнялся на руках и с расширенными от изумления и ужаса глазами глядел на то, что происходило перед ним.

— Вот, Прастен, мы наконец и свиделись с тобой! — улыбаясь, произнёс Андрей и отпустил руку Зыбатина отца.

Лицо Прастена вдруг мертвенно побледнело, глаза ввалились, он затрепетал от внезапной дрожи.

Владимир, Зыбата, Улеб с величайшим изумлением смотрели на происходившее. Они понять не могли, что случилось с неукротимым Прастеном, отчего он так вдруг изменился.

— Что с тобою, батюшка? — кинулся к Прастену Зыбата.

— Сгинь, сгинь, рассыпься, — задыхаясь, пробормотал Прастен, — откуда ты, зачем ты явился? Ты за мной пришёл. Бери меня, пощади Зыбату!

— Я уже взял его, Прастен! — раздался в ответ голос Андрея.

Юноша повернулся к нему:

Вид старика поразил его. Андрей, незадолго до того величественный и гордый, теперь весь поник, но просветлевшее его лицо так и сияло дивным внутренним светом.

Улыбка добрая, ласковая играла на его губах, взор светился не гордостью, а любовью.

Зыбата кинулся к нему.

— Отец мой, ты был так добр ко мне. Ты ласкал меня, как родитель ласкает своё детище, — торопливо заговорил он, припадая к старцу, — скажи мне, что с отцом? Отчего он так дрожит...

— Дитя моё! Велик Бог христианский! Неведомыми путями ведёт он каждого из нас на путь смирения. Унимается гордыня человеческая, и смиряется дух.

Не то рёв, не то вопль, скорее походящий на звериный, чем на голос человека, прервал старца.

Все взглянули в ту сторону, откуда раздались эти звуки.

Извиваясь всем телом, как змея, полз к Андрею избитый Прастеном печенег. Его окровавленное посиневшее от побоев лицо было ужасно. В его широко раскрытых глазах ясно отражались и ужас, и удивление, и скрытый восторг. Он полз, припадая к земле, пока не очутился у ног Андрея.

— Ты... ты... — лепетал он, — ты заступился за меня!

Андрей склонился к нему.

— Встань, брат мой, встань, друг мой, — произнёс он, — и позволь мне тебя, обиженного, гонимого, прижать к груди своей...

Он стал поднимать старого печенега.

— Ты... ты... — хрипел он, — узнал меня?

— Да, брат мой! — твёрдо сказал Андрей.

Печенег захлёбывался слезами. Андрей наконец поднял его.

— Ты... ты... — ревел печенег, и в этом его рёве слышался отзвук мучительной душевной боли.