Варяги и Русь

Лавров Александр Иванович

Не то было с подводами. Неуклюжим телегам, в каждую из которых было впряжено по две пары волов, проникнуть в чащу было невозможно. Впрочем, подводы тянулись ещё далеко; их чуть-чуть было видно с того места, где стояли путники.

— Как же нам быть, княжич, — кивнул головою на свои возы Прастен, — ведь им тут, вижу я, не пройти.

Владимир задумался на мгновение.

— Вот что только знай, — сказал он, — Андрей не возьмёт даров.

— Уж упрошу как-нибудь. Не хочу в долгу за сына оставаться.

— Твоё дело. Тогда можно так. Отсюда до избы Андрея совсем недалеко.

— Чего

ближе, — отозвался Зыбата, — рукой подать.

— Именно так. У тебя много людей-то при возах?

— Шестеро. Я их тоже старику подарю всех.

— Рабы?

— Да, трое печенегов, косог один да двое с Дуная.

— Так пусть они подводы оставят здесь, а груз пусть перенесут, благо недалеко, на руках.

— Верно, княжич, верно! Спасибо тебе! Так я и сделаю, как ты присоветовал.

— Известить их, батюшка, надобно.

— Подтянутся... А тебя, Улеб, попрошу я подождать.

— Хорошо, Прастен, дорога-то прямая?

— Прямо идите все, — сказал Владимир, — так и упрётесь.

Улеб остался поджидать возы; остальные тронули коней и скоро скрылись в кустарниках.

Княжич Владимир был весел. Очень уже радовало юношу, что отец и ему удел дал. Ничем не хуже оказался он пред братьями, и даже его удел куда лучше, чем у них. Новгород в то время был богатейшим из городов Руси. Правда, новгородцы известны были своим буйным нравом, но Владимир уверен был, что его дядя Добрыня Малкович легко справится с буянами.

Владимир с восторгом говорил о Новгороде...

— Пойдём, Прастен, со мною! — звал он старого воина.

— Нет, княжич, я уже с отцом твоим останусь.

— Пойдём, говорю тебе, там Добрыня тебя первым поставит.

— Спасибо на ласковом слове, а всё-таки с князем останусь.

— Вон и бабка говорила, что с отцом головы не сносить.

— Пусть так. Всё-таки с князем Святославом жил, с ним и умру.

— Экий ты, Прастен, несговорчивый!

— Уж, княжич, какой есть! Стар — не меняться!

— Зыбату тогда отпусти.

— А это его дело. Хочет с тобой идти, пусть идёт, держать не буду, он уже в разуме.

— Зыбата! Зыбата! — позвал Владимир.

Но юноша уже не слышал голоса Владимира. По его соображениям, совсем недалеко была изба Андрея, и он припустил вперёд своего коня.

Им овладело нетерпение. К этому старику, о существовании которого так ещё недавно Зыбата не имел никакого понятия, у него в сердце было больше привязанности, чем к отцу. Почему это было так, Зыбата не знал. Не обращая внимания, что при быстром беге коня ветви деревьев сильно похлёстывали его, он мчался по тропе, пока не очутился на полянке. Избушка, старенькая, ветхая, стояла на прежнем месте. Кругом неё раскидывался лужок, поросший густой травой и роскошными полевыми цветами. Зелёной живой стеной стояли вокруг высокие деревья. Над лугом, пригретом лучами солнца, носились стрекозы, жужжа в тишине ясного летнего дня.

Выскакав на поляну, Зыбата на мгновение остановился. Сперва этот отрадный мир и покой успокоительно подействовали на него, потом, когда первые мгновения душевного умиления прошли, он стал отыскивать глазами Андрея.

Старца нигде не было видно.

— Андрей, — закричал

Зыбата, подъезжая к избушке и соскакивая с коня, — откликнись.

Внутри избушки послышалось движение, и на пороге её появился старец.

Доброй, кроткой улыбкой светилось лицо его. Он глядел на спасённого им юношу, и глаза его туманились от невольных слёз. Видимо, Андрей до глубины души был обрадован появлением сына Прастена.

— Ты, Зыбата, — проговорил он, — не позабыл старика.

— Отец, — пылко вскричал юноша, — разве могу я забыть тебя?

Он соскочил с коня и припал к ногам Андрея, целуя его высохшие морщинистые руки.

Как раз в это время на поляну выехали Владимир и Прастен.

Оба они на мгновение приостановились, потом Владимир Святославович, словно поддаваясь внезапному сердечному порыву, двинул вперёд коня и, очутившись около Зыбаты и Андрея, соскочил с него и кинулся к старцу.

— Андрей, отец мой, — говорил он, — как я давно уже тебя не видал. Узнаешь ли ты меня, Андрей?

— Да, княжич, да! Любый ты мой, как не узнать.

— Обними же меня, поцелуй, как целовал ты меня в детстве...

Старец и юный князь обнялись.

— Что бабка твоя, — спрашивал Андрей, — мудрая Елена?

— Умерла она, Андрей.

Старец отшатнулся.

— Умерла? Княгиня Елена умерла! — воскликнул он.

— Да, умерла и похоронена на Щековице.

Андрей перекрестился.

— Упокой Господи душу новопреставленной рабы твоей Елены, — проговорил он, — к лику праведных сопричти.

— По вашему христианскому обряду её погребли, — продолжал Владимир.

— И тризны, сын мой, не было?

— Нет, ваш жрец и моление совершал.

— А твой отец? Позволил он?

— Бабка так завещала. Разве мог он ослушаться. Он был при погребении, а вместе с ним и весь Киев.

Пока Владимир рассказывал Андрею о кончине Ольги, Зыбата оставил их и подбежал к отцу.

Прастен остался на том месте, где он оказался, выехав на поляну.

Когда он увидал сына у ног старика христианина, им вдруг овладело ревнивое чувство. Он ли не любил Зыбату? Правда, он никогда не показывал ему своей любви, но делал лишь потому это, что всякое проявление, даже родительской нежности, казалось смешным и считалось признаком слабости. Сколько раз в недавнем походе, когда Зыбата с юношеской неосмотрительной отвагой зарывался слишком вперёд в гущу врагов, Прастен с опасностью для жизни отводил от его головы уже занесённую над ней вражескую секиру. И Зыбата не замечал никогда этого, а если и замечал, то не находил нужным помнить. Тут же какой-то совершенно чужой старик, который только и сделал, что продержал юношу несколько дней у себя, так привлёк к себе его сердце, что Зыбата, гордый по характеру, никогда, никому, даже самому князю не кланявшийся, вдруг лежит у его ног, обнимает его колена, плачет от радости, что видит его... Уж не очаровал ли этот старый христианин его сына? Ведь эти поклонники неведомого Бога все чародеи. Они умеют отводить глаза и приколдовывать к себе людские сердца. Горе этому старику, если он очаровал Зыбату! «Я отдам ему всё, дам и ещё больше, — думал Прастен, — но пусть только он не чарует Зыбаты!»