Варяги и Русь
Шрифт:
— Всех, всех христиан долой... Довольно смеяться и надругаться над нашей верой. К Симеону на Почайну... В село Займище... Там гнездо нечестивцев...
— Прочь! — раздался вдруг чей-то голос. — Прочь!..
И из толпы вышел старик лет семидесяти пяти с двумя медведями, видя которых, народ попятился.
— А, и вы все за христиан! — воскликнул Божерок и бросился на Якуна: медведи поднялись на дыбы и остановили жреца.
— Бери его! — крикнул Якун. — Тю, его, побратима Олафа... Да сгинет его род треклятый...
И он сам накинулся на Божерока, но в эту минуту
— Ха, ха, ха!.. Настал час моей мести... Люди, берите его!.. Он тоже христианин!.. — взвизгивала она, бросаясь на Якуна. — Не прикончил тебя Олаф, так я прикончу, голубчика... Вот тебе моя месть! — крикнула она, всаживая ему нож в горло. — Ты отдал меня на поругание, ты лишил меня сына, ты был моим несчастьем, и я отплатила тебе!.. Околевай, треклятый... Ха, ха, ха!.. Где мой сын, где мой Руслав, где кровь моя... Ха, ха, ха!..
И колдунья помчалась куда-то с окровавленным ножом в руках...
XXVII
Вернувшись в терем, Владимир предался отчаянию: ему жаль было, что он поддался настоянию Божерока и проявил слабость; ему не следовало поддаваться и предавать смерти человека, которого все уважали. Хмельной мёд, который он пил кружку за кружкой, не пьянил его и не успокаивал...
Отроки смотрели на него и говорили между собой:
— Недоброе с князем приключилося... Как бы его лихоманка не стала трясти. Вишь, как осунулся...
— Знать, на него подействовала сегодняшняя жертва... И впрямь... Что пользы в ней!.. Людей только изводить... Шутка ли — три человека... А всё этот владыка... Уж и настойчив же он, треклятый...
День прошёл, и вечер настал, а Владимир всё ещё не переставал метаться по светлице. Уж и мёду не требовал, только слышались тяжёлые вздохи. Когда отрок Всеслав наконец осмелился войти посмотреть, что с князем, то не узнал его: на Владимире лица не было.
— Княже, что с тобою! — воскликнул отрок. — Аль сильно неможется?..
— Да, неможется, — еле ответил князь. — Веди в опочивальню и зови знахарей и знахарок... Видно, конец мой пришёл...
Всеслав провёл князя в опочивальню и послал за знахарями. Побежали и к Ярухе... Но, увы, её застали умирающей в своей избушке, а подле неё Руслава.
Хотя обегали весь Киев и привели с собой всех знахарок, все их заговоры, наговоры, зелья и волхвования ни к чему не привели. Владимир метался и бредил... Руслав и Извой не отходили от постели больного... Они привезли Марию и её няню-старуху и общими силами поддерживали в нём бодрость духа, поили разными травами, главное, молились о ниспослании здоровья князю.
Благодаря их неусыпному труду горячка вскоре прекратилась и Владимир начал поправляться и вставать с постели... Но после болезни он стал до того задумчив и мрачен, что все не знали, как развлечь его... Казалось, ничто не мило было ему.
Но вот однажды старейшина Богомир пришёл, по обыкновению, навестить его и предложил поехать в Предиславино поохотиться.
— Что с тобою, Руславушка? — спросил он. — Тебе, знать, тоже неможется...
— Да, государь, — отвечал Руслав, — но мою болезнь излечит только одна могила...
— Могила!.. В эту пору могила!.. Нет, Руслав... Мы развлечём себя, а потом пойдём на радимичей да на болгар, а там... всё как рукой снимет... Вот и я болен был, да оправился...
— Твоя болезнь, государь, другая, а невесты и матери мне никто не возвратит...
— Да, ты прав, молодец... Тяжело сердцу твоему, да что поделаешь?.. Изныванием только себя изведёшь, а ты мне нужен... Извой да ты — вся моя надежда...
Разговаривая, они проезжали мимо жертвенной площади. Смрадный дым застилал её, и Владимир поскакал быстрее, чтобы не смотреть на жертву и не видеть Божерока. Жрец видел, что князь явно пренебрегает жертвоприношениями, но теперь не мог остановить его, так как знал, что попал в опалу... Даже во время болезни князь не хотел принять к себе жреца.
Люди начали избегать приношения жертв и, многие, проходя мимо Перуна, даже не кланялись и не снимали шапок... Божерок видел, что его влияние совсем ослабело. Однако он задумал отомстить князю. Когда он пришёл навестить князя и тот не принял его, он поехал в Предиславино и, проговорив с Вышатой, прошёл в терем Рогнеды. Она удивилась его приходу, но когда тот заговорил с ней о нечестии князя и его неблагоразумных поступках по отношению к ней, она поддалась его влиянию и отвечала:
— Да, горька и неприглядна моя жизнь... Так бы и наложила на себя руки, да жаль детей... Они не виноваты, что отец их жестокосерд.
— Зачем налагать на себя руки!.. — возразил он. — Лучше наложить на него... в твоих он руках... Пора бы уж и в родную сторонку... Чай, все полочане с радостью встретили бы тебя и признали князем твоего старшего сына.
Рогнеда задумалась.
— А что скажет народ киевский? — спросила она.
— Будет молчать. Хоть влияние моё на него поколебалось, но я силой заставлю повиноваться мне, и покричат да и успокоятся... Тем более что ведь это сделаешь ты, а не кто другой... Можно так сделать, что и следа не останется... Умер, мол, и кончено.
— Спасибо... Я подумаю о том, и коль что случится, то вся надежда на тебя, владыка... В накладе не останешься.
— Ничего не хочу... Действуй, а об остальном я позабочусь.
И он ушёл, довольный.
Проехав площадь, вся свита, во главе с Владимиром, поехала во весь опор; князь любил быструю езду и состязался с каждым, у кого были хорошие скакуны. Разумеется, что таких скакунов, как у князя, ни у кого не было и поэтому он далеко опередил всех и въехал в лес. Мало-помалу все рассыпались по лесу. Звуки охотничьих рогов раздавались то в одной, то в другой стороне. Уже смеркалось, когда охотники начали подъезжать к Предиславину. Вдруг Извой и Руслав заметили вдали Торопа, разговаривавшего с каким-то человеком, но, видя приближающихся охотников, он скрылся в лесу.