Ваша С.К.
Шрифт:
Теперь закрыть глаза и надеяться, что во сне не придётся пережить все заново:
— Ночь. Улица. Астория… — шевелила губами княжна, ловя языком горькие слезы.
Впрочем, «переживать» было нечего в обоих смыслах этого слова: ничего у них с графом не произошло, а что и произошло переживаний не стоило — а что произойдет нынче ночью, за то лишь она одна в ответе будет. Да и отвечать уже будет некому.
— Спи! — вдруг услышала
Светлана ахнула и свесилась головой с кровати:
— Не расхочется! Пожила и хватит…
— Это смотря кому хватит, — волосатые пальцы схватили ее за нос и чувствительно ущипнули. — Тебе хватит, а я с тобой еще не нажился, — Бабайка влез на кровать и уселся по-турецки. — Сама посуди, что мне за выгода от твоей смерти: меня в деревню отправят, а родитель у меня тяжел на руку и скор на слова. Пряниками его лишь гвозди в половицы заколачивать, а я печатные люблю или на худой конец фрукты глазированные…
— Стащил все же! Уж я тебя! — замахнулась на него княжна, и хоть Домовой знал, что не имела она намерения ударить его, се же прикрыл голову руками.
— Куды волку шоколад?! К тому же, у них от сердечного томления аппетит пропал… Где ж то видано, чтобы оборотень с мертвой девой ужился…
— О чем это ты? — подалась вперед княжна.
— О том, о чем ты тут стихи читала! Или ж о том, что знать особам, которые никого, кроме себя, не любят, не надобно. Спи!
И зыркнул на нее ужасными глазищами так яростно, что Светлана на подушки упала и уснула в единый миг. А в следующий Бабайка уже был на полу возле брошенного разъяренной княжной плаща, сунул по-быстрому руку в карман и вытащил конвертик с театральными билетами. И довольный кражей поспешил вон.
Утром княжна проснулась, умылась, оделась во все белое, к смерти готовясь, и не хватилась пропажи, пока не надела в прихожей свой серый плащ.
— Да что же это такое?!
Она твердо помнила, что положила билеты в карман. Ни под кроватью, ни в книгах, ни в шкафу, куда была брошена вчерашняя одежда, их не нашлось. Зато нашлись злобные слова на Бабайку.
— А-ну поиграй и отдай!
Тишина: ни шороха, ни вздоха.
— Да где же ты?! — вылетела из спальни княжна. — Не спрячешься, найду!
Но найти никак не получалось: ни заветного конверта, ни самого Бабайки.
— Вот уж я тебя!
Но угрозы Светлана произносила в пустоту: чтобы наказать кого-то, этого кого-то надо еще поймать, а не пойман — не вор, как водится. А
И тут что-то зашевелилось в печи. Светлана с победоносным воплем начала вытаскивать оттуда Домовенка, только тот застрял и благим матом требовал вернуть его в заточение.
— Где билеты? Где? — шипела княжна, винтом выкручивая печных дел мастеру плечи. — Куда дел их?
— Не ведаю!
— Сколько раз просила чужого не брать!
— Меня самого ограбили! — вопил Бабайка. —Приказала искать — искал. Даже в печь залез. Нетути… Совсем нетути…
Светлана наконец вывернула плечи, и голова Домовенка вылетела из печной дверцы, как пробка из шампанского — с таким же шумом. Причитания только усилились, когда бедный Бабайка увидел на любимом ковре княгини оставленные им черные следы.
— Фу ты, ну ты… Горе мне, горе! Окаянная!
— Где мои билеты, нелюдь?! — подступила к нему с грязными кулаками княжна. Вся она перемазалась в золе — и лицом, и белоснежным нарядом грязная стала, и мысли у нее в отношении друга и соратника детских игр были не чищи. — Придушу, коль не скажешь! Голыми руками… Придушу!
— Вы что-то потеряли, княжна?
Светлана резко обернулась — перед ней, все в том же пальто, стоял господин Грабан, по-прежнему бледный и несчастный, с черными разводами под глазами, прямо как у бедного Пьеро.
— Доброе утро, — проговорила Светлана растерянно и против воли дала оборотню ответ про потерянные билеты.
— Если вы не вняли моим увещеваниям никуда не ходить с господином графом, то посмею предложить свой нюх в помощь.
Светлана заморгала ещё сильнее, не понимая, о чем ведёт речь трансильванский гость. И Раду пояснил, спросив, где в последний раз она видела билеты? Получив ответ, оборотень опустился перед княжной на колени и сунул в карман человеческий нос.
— А вам не следует ли для оттого оборотиться волком? — несмело осведомилась она, чувствуя подскочившее к горлу сердце.
— Мне вообще не следует сейчас обращаться волком, — снисходительно улыбнулся молодой оборотень. — В человечьем обличье от меня сейчас больше проку.