Василий Тёркин
Шрифт:
– Колокольчик!..
Саня рванулась от тетки Марфы к дверям и, проходя мимо Павлы Захаровны, торопливо шепнула:
– Тетя, я скажу, если вам и папе угодно...
– То-то! И не с глазу на глаз, а теперь, здесь... Слышишь?
– Хорошо!
В гостиную она привела Теркина прямо из передней.
Он прошел бы к себе во флигель умыться, но она ему на ухо шепнула:
– Пожалуйста!.. Милый!.. Для меня!
Он с недоумением поглядел на нее, но не возражал больше. Из города вернулся он недовольный - это она сейчас же почуяла.
Одного взгляда на Павлу Захаровну достаточно было, чтобы распознать какой-то семейный "подход". Она поздоровалась с ним суховато, к чему он уже привык. Марфа при сестре только приседала и омахивалась платком. В гостиной было очень душно.
Саня усадила его на тот же диван, где сидела Марфа, только на другом конце.
– Вы прямо из города?
– спросила она его, и ее тон сейчас выдал ее.
– Оттуда, - ответил Теркин спокойно.
– Про Петра Аполлосовича ничего нового не слыхали?
– Ничего!.. Я по своим делам.
Он начал понимать.
– Его посадили!
Саня выговорила это вполголоса, отвернувшись к нему от тетки Павлы.
– Значит, за дело!
Протянулась пауза. Саня в спине своей чувствовала понукающий взгляд Павлы Захаровны.
– Он ведь ваш товарищ был в гимназии?
– заговорила Саня и не докончила.
Взгляд Теркина смутил ее, и она начала краснеть.
– Был, - ответил он менее спокойно, оглядел всех и остановил взгляд на Павле Захаровне.
– Пожалейте его!.. Он в остроге сидит!.. Милый!
Стремительно выговорила это Саня и поникла головой под его плечом.
Теркин увидал в дверях Ивана Захаровича, почему-то в длинноватом парадном сюртуке, доверху застегнутом.
"Подстроили Саню!" - подумал он шутливо, но ощутил в то же время досаду на свою невесту за такую подстроенную сцену.
Иван Захарыч мог слышать последние слова дочери. У него в лице и выражение было такое именно, что он слышал их и ждет, какой эффект произведет просьба Сани на его будущего зятя.
Бесцветные глаза на этот раз как будто даже заискрились. В них Теркин прочел:
"Посмотрим, мол, какие ты шляхетные чувства выскажешь. Тянешься на линию землевладельца и чуть не важного барина, а поди, остался как есть кошатником и хамом!"
Внутри у него защемило. Он встал, немного отстранив рукой Саню, подошел к дверям и поздоровался с Иваном Захарычем молча, пожатием руки.
– Саня просит Василия Иваныча, - начала тетка Павла бесстрастно и веско, - помочь своему товарищу по гимназии, Петру Аполлосовичу, в теперешней беде.
– Василий Иваныч, - отозвался Иван Захарыч, кажется, не в особенно приятельских чувствах к своему товарищу. Пожалуй, и не знает до сих пор, в каком он положении.
– Слышал сейчас, - ответил Теркин немного резче и заходил по комнате
– То, что я сказал Александре Ивановне, то повторяю и вам, Иван Захарыч: должно быть, не зря арестовали Зверева и в острог посадили. Особенно сокрушаться этим не могу-с, воля ваша. Разумеется, от тюрьмы да от сумы никому нельзя открещиваться... Однако...
Он хотел сказать: "заведомым ворам мирволить не желаю", но вовремя воздержался. Зверев сам ему открыл о своей растрате. Было бы "негоже" выдавать его, даже и в таком семейном разговоре. Слышал он еще на той неделе, что Зверева подозревают в поджоге.
– Позвольте спросить, - продолжал он, подходя ближе к Ивану Захарычу, - по какому же делу он попал в острог?
– Донесли... будто он поджег завод для получения страховой премии.
Иван Захарыч повел плечами.
– И вы не считаете его на это способным?
– спросил в упор Теркин.
– Не считаю-с!.. Дворянин может зарваться, легкомысленно поступить по должности... Но пускать красного петуха...
– Вы такой веры?.. Ну, и прекрасно. Но опять что же я-то могу во всем этом? Мы были товарищи, но вам ведь неизвестно, в каких мы теперь чувствах друг к другу. Довольно и того, что от него нашему обществу убыток нанесен с лишком в десять тысяч рублей. А не заключи мы с вами как раз перед тем сделки - вы бы пострадали. Будь это за границей, против него помимо уголовного преследования начали бы иск. А я - представитель потерпевшей компании - махнул рукой, хотя, каюсь, сгоряча сам хотел начать расследование - почему это завод загорелся точно свеча, когда работы в нем никакой не было! Как же прикажете ему помогать?
– Залог внести, очень просто, - отвечала тетка Павла.
– Для сохранения его достоинства?
– почти гневно вскричал Теркин.
– Почему же господа дворяне не сложатся?
– Я бы внес, - выговорил обидчиво Черносошный и поднял высоко голову, - но у меня таких денег нет... Вы это прекрасно знаете, Василий Иваныч. Во всяком случае, товарищ ваш осрамлен. Простая жалость должна бы, кажется... Тем более что вы при свидании обошлись с ним жестковато. Не скрою... он мне жаловался. Следственно, ему обращаться к вам с просьбою - слишком чувствительно. Но всякий поймет... всякий, кто...
– Белой костью себя считает!
– воскликнул Теркин и, проходя мимо Ивана Захарыча к двери, бросил ему: - Извините, я сказал, что умел; а теперь мне умыться с дороги нужно.
Глаза Павлы Захаровны уставились на Саню, сидевшую в стесненной позе, и говорили ей:
"Радуйся, милая, за хама идешь. Дворянина ты и не стоишь".
XXXVIII
На широкой немощеной улице ветер взбивал пыль стеной в жаркий полдень. По тротуару, местами из досок, местами из кирпичей, Теркин шел замедленным шагом по направлению к кладбищенской церкви, где, немного полевее, на взлобке, белел острог, с круглыми башенками по углам.