Василий Тёркин
Шрифт:
– Деньги не больно большие были, - добавил он небрежным тоном.
– И вы, Арсений Кирилыч, - теперь дело прошлое, - совесть мою тогда пытали. Должно быть, хотели поглядеть: поддамся я или нет?
Такой оборот разговора Теркин нашел очень ловким и внутренне похвалил себя.
– Пытал?.. Ха-ха!.. Я вам, Теркин, предлагал самую простую вещь. Это делается во всех "обществах". Но такой ригоризм в вас мне понравился. Не знаю, долго ли вы с ним продержитесь. Если да, и богатым человеком будете - исполать вам. Только навряд, коли в вас сидит человек с
– Как вы, Арсений Кирилыч, - подсказал Теркин и поглядел на него исподлобья.
– Да, как я! Вы тогда, я думаю, сели на пароход да дорогой меня честили: "хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик, волк в овечьей шкуре..." Что ж!.. Оно на то смахивало. Человеку вы уж не верили, тому прежнему Усатину, которому все Поволжье верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не попал. Если кто и поплатился, то я же.
– И значительно?
– Уж, конечно, половина моих личных средств ушла на то, чтобы ликвидировать с честью.
– Нешто вы прикончили "общество"?
– Нет, я его преобразовал, связал его с эксплуатацией моего завода и открыл другие источники.
– И Дубенский у вас находится по-прежнему?
Усатин слегка поморщился.
– Это - ригорист... почище вас. Мы с ним расстались. Я на него не в претензии за то, что он слишком неумеренно испугался уголовщины.
"Аферист ты! Игрок! Весь прогоришь и проворуешься окончательно. От прежнего Усатина мокренько не останется!" - говорил про себя Теркин, слушая своего собеседника.
– Вот не угодно ли обследовать этот невзрачный кусочек?
Усатин вынул из кармана что-то завернутое в бумагу.
– Что такое?
– спросил Теркин.
– Разверните.
В бумаге оказался кусочек какого-то темноватого вещества.
– Это - мыло! Но из чего оно добывается? Вот в том-то вся и штука. Один бельгиец-техник предложил мне свой секрет. Нигде, кроме Америки да наших нефтяных мест, нельзя с этим кусочком мыла таких дел наделать!..
– Ой ли, Арсений Кирилыч?
– Я вам это говорю!
Усатин откинул голову; жирное его тело заколыхалось, лицо все пошло бликами, глаза заискрились.
"Попал на зарубку!" - подумал Теркин.
Половой подал заказанное ими блюдо - стерлядку по-американски. Хор запел какой-то вальс. Под пение Усатин заговорил еще оживленнее.
– Привилегия уже взята на Францию и Бельгию.
– Вот на этот самый комочек?
– Да, да, Теркин! На этот самый комочек. После ярмарки еду в Питер; там надо похлопотать, - и за границу за капиталами. Идея сразу оценена. В Париже денег не нам чета, хоть долгу у них и десятки миллиардов!
– И в податях недохватки. И виноградники филлоксера выдрала во скольких департаментах!
– Никакая филлоксера их не подведет! Деньжищ, сбережений все-таки больше, чем во всей остальной Европе, за исключением Англии.
– По теперешним чувствам господ французов к нам, русским, не мудрено заставить их тряхнуть мошной. Только сдается мне, Арсений Кирилыч, вся их дружба
– Очень может быть, и не в этом дело. Доход с ренты у них падает; правительство не желает больше трех процентов платить. А мы им восемь-десять гарантируем.
– Или по меньшей мере посулим.
Смех Теркина вырвался у него невольно. Он не хотел подзадоривать Усатина или бесцеремонно с ним обходиться.
– Верьте мне, - говорил ему Усатин перед их уходом из трактира, положа локти на стол, весь распаленный своими новыми планами.
– Верьте мне. Ежели у человека, пустившегося в дела, не разовьется личной страсти к созданию новых и новых рынков, новых источников богатства, - словом, если он не артист в душе, он или фатально кончит совсем пошлым хищничеством, или забастует - так же пошло - и будет себе купончики обрезывать.
– Позвольте, Арсений Кирилыч, - возразил Теркин, - будто нельзя посмотреть на свою делецкую карьеру как на средство послужить родине?
Он поднял голову и пристально поглядел на Усатина. Собственные слова не показались ему рисовкой. Ведь он души своей одному делечеству не продавал. Еще у него много жизни впереди. Когда будет ворочать миллионами, он покажет, что не для одного себя набивал он мошну.
– Родине!
Усатин пренебрежительно тряхнул своей лысой головой.
– Однако позвольте, - Теркин понизил голос, но продолжал с легким вздрагиванием голоса.
– Вы изволили же в былые годы служить некоторым идеям. И я первый обязан вам тем, что вы меня поддержали... не как любостяжательный хозяин, а как человек с известным направлением...
– Направление!
– остановил его Усатин.
– Оно у меня вот где сидит.
– Он резнул себя по затылку.
– И когда эту самую родину изучишь хорошенько, придешь к тому выводу, что только забывая про всякие цивические затеи и можно двигать ею. И вам, Теркин, тот же совет даю. Не садитесь между двух стульев, не обманывайте самого себя, не мечтайте о том, чтобы подражать дельцам, какие во Франции были в школе сансимонистов. Они мнили, что перестроят все общество во имя гуманности и братства, а кончили тем, что стали банковскими воротилами. Все это - или пустая блажь, или бессознательная, а то так и умышленная фальшь!..
Он опять вынул из кармана бумажку с кусочком мыла.
– Вот я распалился этим комочком без всякой филантропии и высших социальных идей, и целый край будет кормиться около этого комочка! Так-то-с, батюшка! А засим прощайте! Желаю доброго успеха!.. И знайте, что без игрецкого задора - все окажется мертвечиной!
– Загадывать не стоит!
– сказал, подымаясь от стола, Теркин.
– Будет у вас идея... настоящая, на которую капиталисты сейчас пойдут, как на удочку, - валяйте!.. Понадобится вам смекалка Усатина, - идите к нему... Он вас направит, даром что вы его под сумнением держали.