Вчерашняя быль
Шрифт:
Гость поцеловался с Кротовым и, обернувшись к Мане, сказал:
– - Иногда и мужчины целуются. Мы, видите ли, с вашим отцом старинные товарищи.
– - Да, да, по гимназии еще, -- подтвердил Кротов.
Маня сделала реверанс и убежала сообщить новость матери и брату.
Кротов держал за руку своего гостя и, любовно вглядываясь в его лицо, говорил:
– - Совсем тот же. И не изменился. Вот усы да борода только. Я бы тебя сразу узнал.
Тот засмеялся:
– - За то тебя узнать трудно! Почтенное пузо, почтенная лысина...
А затем понизил
– - Прежде всего надо объясниться с тобою. Во-первых, я теперь не Виктор и не Томанов, а Алексей Викторович Суров. Понимаешь? Бывший земский врач Гдовского уезда...
Кротов вопросительно взглянул на него.
– - Не понял? Попросту, я нелегальный. Меня ищут и если найдут -- возьмут. Не Сурова, -- усмехнулся он: -- Суров чист, как любой октябрист. У Сурова настоящий паспорт. Но ищут Томанова, Мухина, Ложкина. Мне надо прожить здесь недели две. Теперь скажи прямо: можно мне остановиться у тебя или нельзя? Я узнал, что ты на на службе по полиции или в тюрьме, -- и все-таки пришел к тебе открыто. Говори и ты прямо!..
Кротов тотчас с горячностью ответил:
– - Это пустое одолжение. Мой дом -- твой дом. Спать здесь будешь, -- указал он на диван, с которого встал, и прибавил:
– - А служу я не в полиции, а при тюрьме и в качестве врача.
– - Обиделся, -- усмехнулся Суров, -- я, ведь, это без упрека. Жизнь расшвыривает людей.
– - Нет, я так это... чтобы ты узнал. Теперь можешь весь багаж перевозить сюда.
– - Багаж? Со мной все! Чемоданишко в передней бросил... Ну, отлично, -- он сел на диван и достал из коробочки папиросу, -- теперь, значит, и закурить можно. Чаем напоишь?
– - Кури!
– - нежно сказал ему Кротов, подавая зажженную спичку.
– - Чай, вероятно, через полчаса будет: уж и рад я тебя видеть! Шутка ли, почти четверть века! Да! Мне было 20, теперь -- 43; 2З года! Эх, как время-то идет. А ты почти не изменился. Так же худ, та же улыбка. Только вот морщина от носа. А у меня вон, видишь?
– - и Кротов нагнулся и хлопнул себя по макушке.
Суров съежился и прижался в самый угол дивана, видимо наслаждаясь и отдыхом, и теплом, и куреньем.
– - Побелели, поредели кудри, часть главы моей, -- ответил он, -- зубы в деснах ослабели и все прочее... Одно слово: время. Но для тебя оно прошло, кажется, не совсем бесследно. Отец семейства, обстановка... Свой дом. Может, и генерал? Ну, рассказывай, как достиг?
Кротов не без самодовольства улыбнулся.
– - Бога гневить нечего, генеральства мне не надо, а устроился. Меня любят, знают, есть практика. Десять лет, ведь, тут!
– - Кротов замолчал, потом вздохнул и прибавил: -- Я до этого времени много пережил, Виктор!..
– - Зови меня Алексеем.
– - Да, Алексей, запомнить надо...
– - Постарайся. Алексей Викторович Суров.
– - Алексей, Алексей... Хорошо! Да, много пережил я за это время.
И Кротов начал рассказывать пережитое, вспоминая про все свои мытарства. Как он женился на четвертом курсе и ему пришлось и семью держать и учиться. Потом земская служба, где надо было ладить
– - Да! А по молодости не мог. И мотался с конца в конец по государству Российскому. Двух детей на эпидемиях потерял -- одного дифтеритом, другого скарлатиной. Да! Наконец, попал сюда в земство; у предводителя дворянства, князя Томилина, жену вылечил, и вот тут врачом пристроился. Так-то, -- окончил он, -- теперь живу оседло. Дело делаю и доволен...
– - Доволен...
– - вполголоса повторил за ним Суров. Кротов встал и взволнованно подошел к дивану. Абажур лампы скрывал в густой тени плечи и голову Сурова, и Кротов заговорил, обращаясь к светящемуся кончику его папиросы.
– - Вот ты с усмешкой сказал про мою службу: не то в полиции, не то в тюрьме...
– - Я не знал, что ты врач...
– - Все равно! Пусть не врач! Разве я не могу везде служить честно, внося в свое дело человеческие отношения, помогая -- по мере сил -- слабому, облегчая участь страдающего? Да еще где? В тюрьме? Где так дорого всякое внимание, всякая ласка. Нет, ты не прав. Я думал об этом, много думал, и до сих пор мне не в чем упрекнуть себя и не за что покраснеть.
Он взволнованно прошел от дивана к двери и назад к дивану.
– - Гм... я рад за тебя, -- сказал из темноты Суров, -- во всяком случае я, думая о тебе, никогда не допускал, что жизнь тебя может оподлить.
– - Никогда!
– - горячо подтвердил Кротов.
– - Но притупить... может...
– - Папа, самовар подан! Мама зовет!
– - заглянув в комнату, сказала Маня.
Суров быстро встал с дивана и, подойдя к Кротову, положил ему руки на плечи и сказал с молодым порывом:
– - Но дочка у тебя -- одна прелесть! Если не обманывают ее глаза, то душа ее чиста и возвышенна. Одна?
Кротов радостно улыбнулся.
– - Сын еще, Петр, погодки. Да, брат, они у меня чистые. Жизнь их не тронула. Вот познакомишься с ними, увидишь. Идем!
– - и он обнял Сурова.
– - Помни: Алексей Викторович Суров, -- сказал Суров, собираясь идти, и остановился, --Черт возьми, кажется, гости к вам!
В передней слышалось сопенье, кто-то снимал кожаные галоши; потом громко высморкался и зашаркал по полу.
Кротов махнул рукою.
– - Это мой партнер в шахматы. Здешний учитель истории. Только, пожалуйста, для спокойствия, -- спохватился он, -- не волнуйся и не спорь, если он что-нибудь насчет современности ляпнет.
Лицо Сурова осветилось лукавой усмешкой.
– - Черносотенец?..
– - Почти...
– - Как ты?..
Кротов отрицательно покачал головой и сказал:
– - Я не мог уклониться от выборов и подал за октябриста, но в душе я -- кадет!
Суров весело и громко рассмеялся.
– - Черт возьми, совсем красный.
– - Смейся, -- сказал Кротов, -- и любовно прибавил:
– - Тебе, кажется, все еще 20 лет!..
– - С хвостиком...
Кротов снова обнял его.
– - Так не спорь с ним...