Вдали
Шрифт:
Осаждающие нарушили строй и собрались на совещание.
— Им нас не взять, — громко зашептал Джарвис партии. — Они не могут подобраться. Не могут.
— Но сколько можем держаться мы? — спросила поселенка.
— О, хоть неделями, — пренебрежительно отмахнулся Джарвис. — Но они на недели не останутся. Не стоит того.
В нескольких фургонах справа муж тихо и горячо ругался с женой, которая, как понял Хокан, уговорила его расстаться с безопасностью тропы.
Внезапно и без оглядки всадники сорвались к холмам, поднялись по склону и скрылись за грядой. Кое-кто возликовал. Джарвис призвал к тишине.
— Это еще не конец, — сказал он.
Мужчины стояли на страже. Женщины готовили обед,
Вернулось около половины индейцев. И снова они окружили кольцо повозок. После паузы и боевого клича они открыли огонь. Поселенцы ответили. Никто не попал. Все перезарядились — новый залп. Свистели и стонали пули, далеко минуя свои цели. Последовало еще три-четыре громких и безобидных обмена выстрелами.
И вдруг по склону сошел лавой отряд белых — с криками, ревом, потрясая винтовками. По кружку индейцев пробежало рябью замешательство и ужас. Застигнутые между огнем из фургонов и новоприбывшими спасителями, что рассыпались широким кольцом, индейцы принялись улюлюкать и кричать и поскакали на юг из долины. Кое-кто из новоприбывших погнался было следом, но остановился, как только индейцы повернули направо и перевалили за западные холмы.
Внутри баррикад начались объятия, слезы и молитвы. Кое-кто поздравлял Джарвиса. Хокан нашел Хелен с мальчиком. Ребенок, не потревоженный переполохом, спал в удивительно чистой постели. Хокан приложил ладонь к его лбу. Все еще небольшой жар. Хелен положила свою руку на ладонь Хокана. Нежность, удивление, страсть вытеснили все — мир, его самого. Она положила голову ему на плечо. Он приласкал ее ладонь большим пальцем, надеясь, что этим не обидит. Она прижалась к нему. Они соприкоснулись бедрами. Сели, глядя на мальчика и не обращая внимания на шум раздвигающихся фургонов.
— Ястреб!
Его требовал Джарвис. Хокан собрал всю смелость в кулак и посмотрел на Хелен. Ее взгляд все еще был прикован к мальчику, но улыбка на лице предназначалась ему.
Он вышел из фургона. Джарвис махал ему из проема, проделанного в круге, чтобы пропустить спасителей.
— Они идут. Я хочу, чтобы ты был при мне.
Сгрудившись семьями, поселенцы выстроились в выжидающую линию. Солнце жгло, как открытая рана. Две сношавшиеся собаки смотрели в небо набожно и обреченно. Мальчик выстрелил в холмы из палки-ружья. Над дохлым волом кружили птицы.
— Спасибо, друзья! Милости прошу! Спасибо! — воскликнул Джарвис от лица партии, когда отряд въехал в разомкнутый круг.
Женщины разглаживали фартуки. Мужчины поправляли шляпы. Всадники молчали.
— Спасибо, — повторил Джарвис, солнечный как никогда. — Прошу. Чем мы можем отплатить?
— Хлеб. Мы не ели хлеба целую вечность, — ответил предводитель — мужчина в шляпе с выгнутой тульей, незаметными жестами направляя товарищей на конкретные места.
— Кто-нибудь! Хлеба! — прикрикнул Джарвис.
Недолгое колебание. Наконец две женщины, подобрав юбки, короткими шажками засеменили к фургонам. Один всадник встал у проема в кольце, рядом с Хоканом. Никто не говорил ни слова. У ноги Хокана был муравейник. Он посмотрел на насекомых, потом на небо и, наконец, на всадника. На его лице расплылись желтые, красные и синие пятна, как бывает сразу после того, как посмотришь в ослепительное небо. Хокан моргнул. Пляшущие пятна поблекли. Он моргнул еще. Пляшущие пятна пропали. Но желтые, красные и синие пятна на лице всадника остались. Пятна краски. Хокан словно стал невесомым. Колени подогнулись. Он пошатнулся и наступил на муравейник. Мальчик выстрелил из палки-ружья. Вернулись короткими шажками, подобрав юбки, женщины с круглыми караваями хлеба. Хелен выглянула из фургона и
— Вперед, за Ииуя! — воскликнул он.
Они стреляли во всех, кто попадется: вооруженных и безоружных, мужчин и женщин, взрослых и детей. Всадник рядом с Хоканом стоял как завороженный. Кожу Хокана покалывало от страха, когда он достал пистолет и выстрелил ему в сердце. Затем, задыхаясь, охваченный ужасом, он укрылся за мешками с зерном. Дым. Звон в ушах. Ползущие силуэты. Ржание. Перепуганные псы и жадные псы. Вскрики. Гул его собственной крови. Ощущение невесомости.
Из-за холмов справа вернулись фальшивые индейцы, присоединились к всадникам и открыли огонь по поселенцам. Кто мог, стрелял в ответ. Рядом с Хоканом упал один из индейцев, раненный в грудь. Он еще был жив, но захлебывался кровью. Хокан подполз. Он слышал, как в грудной клетке без толку хлопает обмякающее легкое. Хокан смотрел в его голубые глаза, когда тот испустил дух.
Выстрелы редели. Времени перезаряжать не было. Вместо ружей в ход пошли клинки, дубины и кулаки. Отец изувеченного мальчика лежал мертвым в нескольких шагах от своей упряжки волов. Хокан видел, как трое залезли в фургон с Хелен и ее братом. Он вскочил и схватил шкворень от фургона. Его перехватил один из индейцев. У того был нож. Хокан впервые в жизни почувствовал — плотью, костями, всеми конечностями — свой размер и силу. Он замахнулся, обрушил шкворень и вышиб нападавшему мозги. Подобрав нож, он заглянул в фургон. Мальчику перерезали горло. Двое, голые ниже пояса, согнулись над Хелен. Третий держал нож у ее шеи. Никто не заметил Хокана. Он заколол того, кто трудился над Хелен. Человек с ножом от удивления перерезал ей горло. Хокан выхватил пистолет и застрелил обоих.
Его вытянула из фургона воронка насилия, еще кружившая в лагере. Сражаясь с разбойниками, он кричал и плакал, как дитя. Он видел перед собой только тела тех, кого нужно уничтожить, по одному за раз. Что он делал, расплывалось в памяти, но ощущения остались надолго. Он помнил, как представлял свое лицо, безобразное и красное от криков, когда он не потратил впустую ни единого из трех оставшихся зарядов. Помнил, как возникла и сгинула новая частичка его сознания, когда он размозжил кому-то голову рукояткой пистолета. Остро запомнилось, как он удалился из себя, когда проткнул кому-то печень. Он знал, что убил и покалечил несколько человек, но ярче всего осталось ощущение скорби и бессмысленности от каждого поступка: те, кого стоило защищать, уже мертвы, и с каждым убийством становилось все труднее оправдать его собственную борьбу за самосохранение.
Они напились. То и дело возвращалась одна песня, прерывая бурные разговоры. Хокан не мог разобрать слов, но на ум почему-то пришла свадьба. Ему на голову возложили венок, назвав его короной. «За Ястреба!» — восклицали они в каждом тосте. Джарвис звал его праздновать, и отделаться Хокан смог, лишь приложив мерзкую бутылку к губам и сделав притворный глоток. «За Ястреба!» Хокан таращился в костер так, словно пламя горело только от его взгляда.
Почва была твердой и каменистой, и тела захоронили в неглубоких могилах. Родители и овдовевшие супруги не сводили глаз со своих холмиков. Хокан уложил Хелен рядом с ее семьей, в стороне от остальных. Хотелось прикоснуться губами к ее лбу, но тут ему стало противно от открытия, что теперь, когда она мертва, поцеловать ее проще.