Вдоль белой полосы
Шрифт:
Митя сжал губы так, что они побелели, несколько секунд помолчал, словно собираясь с мыслями и силами и преувеличенно спокойно сказал:
— Она вышла замуж.
Никита почему-то сразу понял, что это про Агату. Хотя местоимением «она» Митя мог обозначить кого угодно. Но он понял — и всё тут. В книгах про такие случаи пишут «свет померк» или «как громом поразило». Ничего такого не было. Никита не застонал от внезапной боли, не ударил кулаком в ствол ближайшего дерева и не закусил до крови губу. Он не мог себе этого позволить: рядом был Митя, которому тоже было очень плохо. Только эта внезапная боль, заступившая на место привычной тоски,
Митя не сопротивлялся. Он по-детски обхватил Никиту руками и заплакал. Никита гладил его по вздрагивающей спине и понимал, что сейчас Мите больно. Только он мог поделиться своей болью, а сам Никита не мог даже хоть кому-нибудь рассказать, что чувствует. И плакать тоже не мог. Только болело нестерпимо… Нет, не в груди. Больно почему-то было везде. Он и не знал, что так бывает. Ну, не каток же его переехал. Хотя… Лучше бы это и вправду был каток. Тогда было бы ясно, что нужно либо сразу помирать, либо просто немного потерпеть. Или много. Но боль совершенно точно имела бы конец, и от неё наверняка помогали бы какие-нибудь препараты. А что могло помочь от вот этой боли, он и не знал. Не напиваться же, в самом деле. В волшебную силу алкоголя Никита никогда, даже в подростковые годы, не верил. А теперь — тем более. Поэтому он просто стоял и обнимал Митю, всем нестерпимо болящим сердцем чувствуя, что тому тоже плохо, и желая хотя бы немного облегчить эту страшную безнадёжную боль.
Так они стояли долго. К счастью, была пятница, поэтому большинство заводчан или вовсе не выходило на работу, или ушло сразу после обеда. Так что никто на плачущего Митю и окаменевшего Никиту не смотрел.
Наконец Митя перестал вздрагивать, молча шагнул назад, высвобождаясь из рук Никиты, повернулся и быстро пошёл к пруду. Никита — ничего не понимая — за ним. В какой-то момент ему даже показалось, что Митя сейчас разбежится и прыгнет в воду. И Никита приготовился нырять за другом. Но тот дошёл до воды, сел на корточки, зачерпнул полные пригоршни воды и опустил в них лицо. Когда он выпрямился, утёрся рукавом и посмотрел на Никиту, то выглядел уже почти спокойным. Никите внезапно стало очень страшно за него. Всё же Мите только недавно исполнилось восемнадцать, и, хотя внешне он совсем взрослый, кто поймёт этих юных и горячих?
— Мить, — еле слышно позвал его Никита. — Пообещай мне ничего с собой…
Митя мотнул головой, как от нестерпимой боли, и глухо пообещал:
— Не бойся за меня. Я справлюсь.
— Обязательно, — уверенно согласился Никита и про себя добавил: «И я тоже справлюсь».
Он проводил Митю до дома, поэтому к родителям заявился гораздо позже, чем обещал. Но сияющие мама и отец не упрекнули ни словом.
Никита, чувствуя себя так, словно его разбили на мелкие части, а потом неумело и неточно собрали, нарушив всё, что только можно, старательно делая вид благополучного, не разбитого на кусочки человека, спросил:
— По какому поводу такое сиянье?
— Папе перевели письмо! — не выдержала и выпалила новость первой мама. — Тебя приглашают на один из крупнейших заводов!
Следующий месяц прошёл в суете. Никита то и дело звонил в Германию, утрясая
Незадолго до его отъезда они снова встретились с Митей, в этот раз случайно, на остановке у метро «Новогиреево». На задней площадке набитого возращавшимися с работы людьми автобуса, они негромко говорили о чём-то незначащем. Никита всё хотел спросить, как прожил эти первые недели без надежды Митя, но он не знал, с чего начать разговор. Тут Митя сам сказал:
— Я потихоньку привыкаю жить вот так. Бессмысленная и пустая выходит жизнь. Но я привыкаю и надеюсь всё же привыкнуть… Только очень хочется увидеть Агату. А она за всё лето так ни разу и не была на даче.
Никита, который никогда и не позволял себе ни на что надеяться, ну, разве что, кроме того дня, когда принял девушку на эскалаторе за Агату, и то всё никак не мог привыкнуть к новой жизни. А уж каково было Мите, он и вовсе боялся представить. Но его мягкий, деликатный младший друг решительно хмыкнул, отгоняя грусть, и начал рассказывать об учёбе, их общих преподавателях и своих друзьях, которые у него наконец-то появились, когда он поступил в институт.
— А ещё я устроился на работу, на строительстве коттеджного посёлка. Пока разнорабочим. Платить обещают хорошо.
Никита с нежностью посмотрел на него и искренне сказал:
— Отличный ты человечище вырос, Дмитрий Ильич. Я ещё буду гордиться знакомством с тобой.
— Ну, когда это ещё будет, — смутился Митя.
— Главное, ты не отрицаешь, что такое возможно, — похвалил Никита.
— Не отрицаю… Ты мне звони из Германии. Я буду ждать…
— Договорились. Жди. — Никита улыбнулся, поднял руку и потрепал Митю по вихрам.
В аэропорт Никита поехал рано утром, почти ночью. Настроение было странным. Не предвкушающим, как обычно на пороге значительных перемен, а всё таким же тоскливым и давящим, как и в последние недели.
Отец отправился вместе с ним, а маму еле уговорили остаться.
— Я же уезжаю всего на два месяца пока. Может, у меня вообще ничего не сложится в Германии, и я вернусь при первой же оказии, — убеждал её Никита. — И вообще, ты же сама хотела, чтобы я попробовал…
— Хотела, — сквозь слёзы соглашалась мама, старательно, но на удивление неискренне улыбалась и в очередной раз напоминала: — Ты там не забывай есть… И нам звонить не забывай.
— Не забуду, — пообещал Никита. И выполнять обещание решил начать ещё перед отлётом. Пока отец стоял в очереди на регистрацию, Никита отошёл, нашёл телефон-автомат и набрал родной номер.
Мама ответила сразу, словно сидела у телефона. Услышав его голос, она вдруг горько заплакала. Никита на миг даже немного рассердился: ну надо ли себя так изводить, если никто не умер? Подавив раздражение, он ласково пожурил:
— Мам, не плачь. Ну, ведь никто не умер…
И тут она выкрикнула в трубку:
— Умер! Умер, сынок! Ах, какая же беда у нас!
Глава 21. Решение.
Жизнь, которая до этого была хотя и насыщенной, но в целом неторопливой и размеренной, словно ускорилась.