Вечная полночь
Шрифт:
— Да ну!
Было чересчур странно слышать такое от типа, выглядевшего в глазах всего мира так, словно он прискакал ко мне в палату по тревоге. Мужика, который с одинаковым энтузиазмом читал лекции по одежде для поло и героиновым инъекциям в мужской половой член.
— Там очень подходящая вена, — продолжал он, небрежно водя по моей груди стетоскопом, пока мы с ним трепались. — Где она, я вам не скажу, давайте остановимся на том, что вы должны понимать, что делаете. Вам надо хорошо себя вести. Как я, например. Между прочим,
— Интерна Года? Боже мой! — несмотря на проблематичность собственного положения меня опять-таки зацепило. Вытащило из своей саморазрушительной биографии благодаря реально экстремальным деталям чужой истории.
Врач осмотрел мне глаза, пока мы с ним болтали. Он посмотрел мою диаграмму, простучал грудь, набросал себе несколько замечаний.
— У меня была система. Я колю химию и делаю обходы, потом бахаюсь дилаудидом расслабиться. Но мне надо было жахаться так, чтоб не запалиться.
— И сколько можно так продержаться? — спросил я, слишком обалдевший, чтоб оценить собственный каламбур. — В смысле, разве вас не застукали?
— Ну, некоторое время все шло нормально, — ответил он, со значением оглядев меня, поскольку я только что вывалил на него миф про торчу-чтобы-писать, пишу-чтобы-содержать-жену-и-ребенка. — Выясняется, едва ты осознаешь, что нуждаешься в помощи, что люди с огромным удовольствием тебе помогут. Люди, на которых даже не рассчитывал… Я записался на программу лечения химической зависимости, и пока она шла, решил, что это как раз мое. В те времена наркология только зарождалась. Я подумал, что, поскольку с этой проблемой справился, именно ей посвятил бы жизнь…
— В член, — все, что я мог произнести после откровений врача. — Прямо в член…Господи Иисусе!
— Уже лучше, — сказал он.
За исключением первой ночи, когда меня усыпили, я не спал до конца своего пребывания. К последнему дню или двум осознание того, что объективно происходило все время — а мне приходилось торчать все сильнее и сильнее, чтобы подавить становившееся все более очевидным — то вспыхивало, то угасало у меня перед глазами неоновыми огнями дешевой гостиницы.
Каждый день появлялся врач и интересовался, не принял ли я решение остаться, и каждый день я со всей возможной небрежностью старался отвечать отрицательно. «Я не могу вас выписать, пока вы не начнете спать по ночам», — наконец сообщил он мне. И потому вечером Дня Седьмого я усилием воли приказал себе оставаться как можно более неподвижным, невзирая на боль в суставах, невзирая на пронзительные вопли, невзирая на весь тот ад, порожденный мной и осевший в моей голове, словно ядерные отходы на Три-Майл-Айленд: безнадежно заражающий все за бетонными стенами, но на вид безвредный для случайных прохожих. В полночь, в три, в пять часов заглядывала дежурная медсестра, и всякий раз я сосредотачивал все силы, закрывая глаза.
В последнее утро, как оказалось, дежурила медсестра, с которой я ни разу не общался. Ее звали Мирна. Высокая, невероятно тощая, черноволосая дама, несмотря на свою скелетообразную внешность излучавшая ауру огромной, почти устрашающей силы. Ей могло быть от тридцати пяти до шестидесяти. Я не могу утверждать точно. Наполовину разобрав мою кровать, Мирна вдруг остановилась. Когда я поднял глаза, она просто смотрела перед собой. Качая головой, она бросила в мою сторону сочувствующий, несказанно понимающий взгляд.
— Ты сюда вернешься, — наконец произнесла она, когда я демонстративно запихивал в сумку, с которой пришел сюда, свои нелепые телесценарии.
— Правда, что ли? — к тому времени я так измотался от страха и усталости, что был не в силах более изображать скептицизм. — Откуда ты знаешь?
— Да ты и сам знаешь, — проговорила она. — И панически боишься. Я наблюдала за тобой с самого начала. Мне кажется, ты сознаешь происходящее, но не можешь его контролировать. — Я видела таких раньше, — продолжала она. — Миллион всевозможных вариаций. Иногда возвращаются, иногда нет.
— Со мной все будет нормально, — сказал я, одновременно чтобы успокоить себя и убедить ее.
— Деточка, ты скоро умрешь, — мягко ответила она. Без намека на угрозу. Без намека, по большому счету ни на что, а лишь с всепобеждающей усталостью, изнеможением, таким ощутимым, что, казалось, мелькало в голубых венках вокруг глаз.
— У меня был мальчик, моложе тебя, и он умер. Умер от рака. Он у него в костях сидел. Он ничего не мог сделать. Но ты…
— Извини, — сказал я довольно резковато. Причем не понимая, за что я прошу прощения.
Мирна лишь улыбнулась и вернулась к своим делам. «Все правильно, — произнесла она. — Все правильно».
Я так и стоял на одном месте, полностью собранный, когда явился врач, как обычно с бодрым видом, в свежей полосатой рубашке при галстуке. «Как понимаю, вы прошлой ночью выспались, — сказал он. — Мне говорили, что вы были, как бревно».
— Ну да, — отвечал я, и мой собственный голос эхом отзывался с планеты, где я никогда не был. — Я готов выписываться.
— Еще одна деталь, — сказал он. — Чтобы знать точно.
— Отлично.
«Он знает, — подумаля. — Он знает, что я вру».
— Джеральд, — сказала новая медсестра, — Джеральд. Не нравится мне эта гонка. Ты слишком нервничаешь. Кажется, что ты собрался освободить помещение и злоупотребить.
— Кто, я? — я по-настоящему оскорбился. — Мои ноги спят. У меня просто… прилив сил.