Ведь
Шрифт:
Я залпом хватил спирт и на несколько секунд задохнулся.
– Санитар приходил? – с трудом спросил я, сглатывая липкую слюну.
– Кто же еще! – кивнул Раскоряка.
– Сколько поставил?
Это спросил не я «истинный», а тот другой я, какой мог быть в этой котельной «своим парнем».
В сущности, вся человеческая жизнь – это игра в «своего парня». Перестань играть – и сделаешься чужаком, изгоем, иноверцем.
– Так! – пальцем показал на банке Раскоряка.
«Порядочно в тебе!» – подумал я, сравнивая отметку,
– Ногу, гады, отрезали! – проговорил Раскоряка сдавленно. – Простынку разворачиваю… Такая молодая, здоровая! Ей лет пятнадцать, этой ноге, – он загукал горлом, смахивая слезы, и запел: – По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах!..
Опять воздух сгустился и поплыл передо мной.
– Сжег? – спросил я.
Он посмотрел на меня удивленно.
– А как же!
– На первом котле или на втором? – спросил я тот, которому надлежало быть «своим парнем».
– На втором, – ответил Раскоряка.
С минуту мы молчали. Трубчатая лампа дневного света дребезжала под потолком.
– Пойдем переодеваться! – наконец сказал я.
В раздевалке я облачился в робу, сразу учуяв технические запахи газа и кирпичной пыли, которыми она пропиталась.
Раскоряка дымил папиросой, стягивая с себя комбинезон. Обнажилось его тощее старческое тело с бледной нездоровой кожей. Правая нога была у него кривая, высохшая, – результат падения с большой высоты. Не торопясь, он надел на себя рубаху, кальсоны, которые носил всегда, даже в жаркую погоду летом, брюки, пиджак, латаный болоньевый плащ. И перед зеркалом причесал жидкие волосы. Тщательно.
– Тебе сколько лет? – спросил я.
– Чего? – не понял он.
– Сколько тебе лет?
– Тридцать девять, – ответил он.
Я проводил его за забор и долго смотрел ему вслед.
Припадая на кривую ногу, Раскоряка шагал достаточно твердо. Он жил сразу за парком, и я понял, что он дойдет.
Он даже не заметил, что ушел на час позже.
Я вернулся к котлам.
Котлы работали четко, отлаженно.
Я лег на топчан, потрогал ладонью его поверхность – упруга ли? – и сразу понял, для чего именно я ее потрогал и какой мне прок сейчас в ее упругости.
«Это выход?» – подумал я о парикмахерше.
После выпитого спирта меня охватило новое опьянение. Оно усиливалось с каждой минутой. Я стал видеть ярче, чем прежде, но все предметы волнообразно плыли передо мной и как бы мимо меня.
Когда в четверть второго я вышел к воротам встречать Люсю, я был уже совершенно пьян.
Ветер тек в высоте. Воздух над дымовой трубой чуть колебался от исходящих из нее газов. Звезды в этом воздухе становились жидкими.
«Не приехала, – подумал я, глядя на пустую аллею. – Ну и слава богу! Уберегла себя от меня. Умница!»
И услышал совсем близко слабый ее голос:
– Я здесь!
Она стояла, спрятавшись
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, сразу ощутив запах крепких духов, который сверкал вокруг ее белокурых волос.
– Я? – переспросила она так, словно здесь был еще кто-то и вопрос мог относиться не к ней. – Парень шел за мной.
– Где он?
Она молчала, с таинственной улыбкой взглядывая на меня исподлобья.
– Отстал, наверное, – промолвила она. – Постоим здесь у дерева. Здесь хорошо.
Сумрачные тени мягко переместились на ее лице.
– Пойдем! – сказал я, забрав у нее сумку.
Она опустила взгляд в землю, несколько секунд ждала.
– А для чего нам туда идти? – спросила.
И захихикала.
Мы вошли в помещение котельной.
Посреди котельного зала она остановилась. Ломкая тревожная улыбка блеснула на ее лице. Обычно мы встречались у ворот и гуляли по парку; возле котлов она была впервые. И эта неожиданная робость, удивленное разглядывание приборов, нависающих над ее головой, произвели на меня новое впечатление, суть которого можно было выразить так: «Я правильно сделал, позвонив ей».
В каптерке я помог ей снять плащ, и она осталась передо мной в очень короткой кримпленовой юбочке, держащейся на ее округлых ягодицах колоколом и совершенно открывающей постороннему взгляду ее широкие, сверкающие капроном бедра. Еще на ней была красная блузка с мелкими стеклянными пуговицами, а на ступнях – лакированные туфли-лодочки.
– Ты такой пьяный! – сказала она. – Где ты так напился?
Я крепко взял ее за запястья, опустил спиной на топчан и повалился в черный провал без дна.
«Хочу! – жадно хрипел во мне яростный ненасытный голос. – Я земляной человек. Я хочу!»
Тут и там мелькала разноцветная женская одежда…
Топчан плыл из-под меня и бешено вращался…
Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, я поднял голову и стоячими глазами увидел в прямоугольнике окна в блеске ночи омерзительное туловище дымовой трубы.
Люся рывком села, прикрывая студенистые груди руками, не глядя на меня, не произнося ни слова.
Я выпрямился над ней в полный рост, испытывая отвращение к самому себе, к ее разбросанной одежде, к этой тесной каптерке.
– Сейчас… – с трудом выговорил я. – Надо… Проверю показания приборов…
По серому цементному полу среди пыльного железа, среди множества уродливо изогнутых трубопроводов я бродил.
Я был мертвецки пьян и абсолютно трезв.
«Нет, это совсем не та жизнь, которой я хочу жить, совсем не те чувства, которые хочу испытывать!» – говорил я себе.