Ведьмы и ведовство: Из истории борьбы церкви с еретическими движениями. XV-XVII веков

Сперанский Николай Васильевич

Вот несколько образчиков этой умопомрачающей литературы из богатого собрания, помещенного Янсеном в его известной «Истории немецкого народа» [52] . Особый обширный ее отдел образуют трактаты о «знамениях». Знамений этих, с гордостью заявляют протестантские проповедники, небо никогда не являло столько, сколько оно являет с тех пор, как на земле снова воссиял свет истинного Евангелия. «Я думаю, — писал известный проповедник Мускулус в своем трактате «О Мезехе и Кедаре, о Гоге и Магоге» и т. д. (1577 г.), — что если бы собрать все чудесные знамения, записанные у всех историков от сотворения мира, то их не наберется столько — и столь разнообразных и странных, — сколько их огласилось у нас в печати за последние 10 лет». На первом месте по частоте стояли среди этих знамений рождения различных чудищ. В море и в реках вылавливались такие твари, которые не виданы были от века: рыбы с папскими головами, с монашескими капуцами и иезуитскими шапочками и т. п. Еще в начале реформации Тибр выбросил уродливое существо, в котором — по толкованию Меланхтона — Бог изобразил ужасы папства, дабы остеречь добрых христиан от римского антихриста и его челяди. Около того же времени у одной коровы во Фрейберге родился теленок с виду, как монах. Весь мир, писал по этому поводу Лютер, должен затрепетать перед таким страшным знамением. «Трепещут же люди, когда им случится увидать дьявола или привидение или услыхать таинственные стуки. А это ведь пустяки сравнительно с такою страстью, где сам Бог показывает свое откровение. Он ясно говорит этим теленком, сколь он враждебен монашеству. Паписты здесь, как в зеркале, должны увидать, чем они являются для Бога и за что их почитает небо». «Всякая беременная женщина, — писал один из верных Лютеровых учеников, — должна помышлять о своих грехах и каяться, ибо не может она знать, какой от нее будет плод и не появится ли от нее ради особой кары всех окружающих пороков и в немецкой земле какое–нибудь из тех творений, которые описаны и нарисованы в книжке Элуцидарии, находящейся у всех в руках». А в этом Элуцидарии, являвшемся тогда действительно одной из самых распространенных народных книг, повествовалось: «В стране

Индии есть люди с песьими головами и разговаривают лаем; иные бывают там обоего пола — сразу мужчина и женщина; все они могут рожать детей, как женщины, и производить, как мужчины; правая грудь у них мужская, а левая женская… В стране Сицилии у иных такие уши, что покрывают все тело. — В Эфиопии у иных бывают рога, длинные носы и козьи ноги» и т. д. Но, видно, многие беременные женщины каялись плохо, так как «самые достоверные листки» в эпоху реформации сообщали случаи рождения в Германии чудищ, хуже описанных в Элуцидарии. В Бахарах, например, жена одного пьяницы родила в 1595 г. младенца с змеиным хвостом длиной в три локтя. Когда отец явился из шинка, чудище бросилось на него, как ястреб, и, обвившись кругом него, умертвило ядовитыми укусами. Известий же о том, как женщины рождали поросят, ослят или волчат и как, обратно, неразумные скоты рождали человеческие существа, нельзя было и перечесть. Небо следило тогда даже за нарядами и выражало свое неодобрение новым модам тем, что иные младенцы из чрева матери выходили уже, к ужасу людскому, в брыжжах и франтовских шароварах.

52

С этим отделом Янсеновой работы стоит познакомиться всякому, кого интересует вопрос о происхождении современной «лубочной» литературы.

Auch wird kein Missgeburt uns heut Pur Augen gestellt, die uns nicht bedeut Ein Straf, und dass zu dieser Frist Kein greulicher Monstrum zu finden ist Denn der Mensch, so durch Adam Fall Verderbt ist durchaus uberall [53] .

С таким же рвением раздувало протестантское духовенство народный страх перед кометами и другими необычайными небесными явлениями. Еще в XV столетии известный математик Иоганн Мюллер из Кенигсберга (Ре–гиомонтанус) сделал кометы предметом точных астрономических изысканий. Но протестантские пасторы XVI века не желали об этом слышать. Они считали своею священной обязанностью «разъяснять словом и писанием страшное значение комет, вливая этим спасительный ужас перед судом Божиим». «Иные говорят, — восклицал один из рьяных проповедников, — будто истолкованием комет должны заниматься не проповедники, а математики. Но мне до этих людей нет дела. Пусть они строят кислые рожи и всячески ругаются, как они выучились от отца своего дьявола: я не зарою данного мне от Бога таланта в землю». И всякое явление кометы сопровождалось запугиванием народа по всем церквам. «Труба гремит, лев рыкает, кто смеет не слушать». Особенными знамениями почтило протестантскую церковь небо, когда папа Григорий стал вводить свой исправленный календарь. Некоторые из протестантских проповедников сейчас же поняли, в чем дело. Затеяно это, поясняли они народу, «чтобы Христос спутался и не знал, когда собственно наступит срок второго пришествия, и чтобы папе не приходилось трепетать и можно было дольше на свободе безнаказанно продолжать свое живодерство, богохульство и всякое непотребство. Бог да покарает этого прохвоста». И чтобы удержать протестантов от принятия этого злостного календаря, который антихрист Григорий выпустил в свет, ища крови и гибели бедных евангелических христиан, месяц сам стал их предостерегать. Это видели в разных местах. Так, в одной деревне он снизошел на землю к людям и, грозно глядя, с кровавым ликом, несколько раз ясно выговорил: «Горе, горе, кровь, кровь, папа и иезуиты».

53

Какое бы уродливое рождение ни оказывалось теперь пред нашими глазами, всякое знаменует кару и свидетельствует, что нет хуже урода, чем человек, в конец испорченный грехопадением Адама.

«Чтобы предохранить, по крайней мере, простых людей от свирепствующего безбожного эпикурейского неверия и влить в сердца их спасительный страх и трепет», иные из проповедников считали особенно пригодными рассказы о чудесах из царства мертвых, и в известиях о восстаниях мертвецов, призывавших людей к покаянию и обличавших их пороки, в протестантской литературе также не было недостатка.

«В Гоншоттене во Фландрии восстали однажды из могил три отвратительные мертвеца и стали призывать к покаянию. У одного из них тело как будто все было охвачено огнем. Другой скрежетал зубами и вопиял ужасным голосом: «Горе, горе безбожникам». Затем они исчезли, и могилы закрылись. А бургомистр и дума поторопились письменно запечатлеть память о столь великом, неслыханном и чудесном знамении и разослали весть по всем окрестным селениям и городам».

Но невозможно перечислить всех знамений, которыми запугивали протестантские проповедники народ, стремясь извлечь его из той бездны безнравственности, куда его столкнуло отрицание католического учения о спасительности добрых дел. (Напомню, что я передаю здесь лишь взгляды католических ученых.) В 1557 году вышел немецкий перевод написанного первоначально по–латыни трактата пастора Конрада Вольфарта: Gottes unergriindliche Wunderwerko in seltsamen Geschopfen, Missgeburten, in Erscheinungen an dem Himmel, auf der Erde, in den Wassern.

Фолиант этот должен был послужить «избранным для духовного упражнения и христианского размышления, а злым во обличение их неверия». «Хотя читатели, — так говорилось в предисловии, — встретят тут много таких вещей, о которые может преткнуться разум и которым неопытные люди с трудом согласятся поверить, как–то: что волы, змеи и собаки говорили, что деревья и горы переходили из одного вида в другой, что на бузине вырастал виноград, а на дубе хлеб, что женщина превращалась в мужчину, что море горело и в нем появлялись новые острова и т. п., но они должны перед этим смиренно склониться. Ибо все эти чудеса заимствованы из достоверных книг; некоторые же из них автор видел своими глазами или слышал от правдивых людей». «Человеческий рассудок, дорогой читатель, не должен стремиться слишком глубоко испытывать дела Творца: это я тебе настоятельно напоминаю. Ибо дела Божий чудны, велики и непостижимы, как то свидетельствует раб Божий Иов и как то неустанно восклицает пророк Давид в назидание и в пример всем верным».

А каким пышным цветом распустились в Западной Европе разные виды магии, когда европейское общество привыкло не стесняться церковными проклятиями против занятий ею. Какое несчетное количество «магических трактатов, а также маленьких книжек для простонародья» выбрасывал печатный станок на книжный рынок в середине XVI века. Мы тут находим руководства к таинственным искусствам, авторами которых объявляются Адам и Авель, Енох, Авраам и Соломон, ангел Рафаил или же Альберт Великий и т. д., и т. д. И кто же дал новый толчок эксплуатации народного невежества? Разве не те же гуманисты? Разве они, топча ногами Аристотеля, не упивались писаниями Ямблиха и Михаила Пселла? И разве они свое знание еврейского языка применяли лишь к филологической интерпретации Ветхого Завета, а не были с тем вместе прилежными чтецами Каббалы и всей еврейской каббалистической литературы? Весь древнеязыческий и восточный демонизм снова теперь ожил среди этих «умственно эмансипированных» людей. А следом за ними тем же ядом заражались и другие. «У нас, — писал во второй половине XVI века известный ученый Преторий, — волшебные книги и общество волшебников почитаются самым интересным развлечением». Гуманисты и протестам–ты не верили в чудотворные иконы. Но это не мешало им глубоко верить в «чудотворную медицину» школы Пара–цельса, строившуюся на астрологии и каббалистике. Добрые протестанты не приобретали себе больше чудотворных реликвий. Но это не меш&то им приобретать себе для зашиты от волшебства другие талисманы вроде знаменитых альраунов — земляных человечков, которые якобы родились в земле из слез, проливаемых преступниками у подножия виселицы, и торговля которыми являлась доходною статьей для палачей. Какую яркую картинку умственного убожества дает хотя бы одно следующее письмо, посланное в 1575 году из «озаренного светом Евангелия» Лейпцига в столь же просвещенную Ригу.

«Милый брат, — пишет один зажиточный лейпцигский горожанин, — прежде всего посылаю тебе мою братскую любовь, преданность и пожелание всего лучшего. Я получил твое письмо и мог из него убедиться, что у тебя, милый брат, с домом и двором дела идут плохо, что всякая скотина, волы, свиньи, коровы, лошади и овцы, у тебя дохнет, что пиво и вино киснет в погребах, что жить тебе становится не на что и что ко всему этому у тебя пошли нелады с твоей хозяйкой. Все это донельзя прискорбно было от тебя слышать. Поэтому я крайне озаботился твоей судьбой и пошел посоветоваться о тебе к людям, которые сведущи в подобных делах, чтобы узнать, откуда могли с тобой приключиться такие беды. Они мне отвечали, что такое несчастье идет тебе, конечно, не от Бога, а от злых людей, и что нельзя тебе иначе пособить, как доставши альруника или земляного человечка: если он будет у тебя в доме или во дворе, то все скоро пойдет у тебя по–другому. Тогда я дальше принялся о тебе хлопотать и пошел к людям, у которых такие вещи есть, а именно к нашему палачу, и дал ему за это пи много ни мало 64 талера, да еще на чай его помощнику. Теперь этот альруник должен быть подарен тебе из любви и преданности, и ты должен научиться, как поступать с ним согласно тому, что я пишу тебе в этом письме. Когда ты получишь в своем доме этого земляного человечка, то три дня оставь его в покое и не притрагивайся к нему, а через три дня возьми его и выкупай в теплой воде. Этой водой ты должен потом окропить твою скотину и пороги твоего дома, через которые ты с твоими шагаешь, и тогда скоро у тебя все пойдет иначе, и ты снова вернешь себе все добро, если ты будешь прибегать за помощью к этому земляному человечку. Купай его четыре раза в год и как выкупаешь, то завертывай его снова в его шелковую одежду и клади к своему самому нарядному платью, а больше ничего с ним не делай. Вода, в которой ты будешь его купать, особенно еще хороша для родильницы, которая не может родить: ей надо дать полную ложку такой воды, и она родит с радостью и благодарностью. И если у тебя будет дело в суде или в городском совете, то спрячь земляного человечка себе под правую мышку, и ты всегда выиграешь дело, будь оно правое или неправое. И затем Господь с тобою. Лейпциг, воскресенье на масленице 1575 г. Ганс N».

Можно представить себе по этому образчику, какое суеверие, какой страх перед волшебством царили в более низких слоях народной массы.

И новоявленная протестантская религия нисколько не стремилась к тому, чтобы ослабить в обществе эти

чувства; напротив, она–то всего более и помогла им достигнуть тех чудовищных размеров, до каких дело дошло к концу XVI века. Известно, какую роль играет сатана в лютеранской теологии. С ее учением о несвободе воли она вся строится на борьбе неба и ада за человеческую душу. Для выведенного Лютером догматического здания существование сатаны является такою же необходимостью, как и бытие Божие. Недаром же в своем «Большом Катехизисе» он говорит о Христе лишь 63 раза, тогда как сатана появляется под его пером 67 раз. Но своего догматического сатану Лютер себе представлял притом же со всеми атрибутами простонародного языческого беса. Он редко употреблял слово сатана, предпочитая простонародное имя Teufel. И этот черт, которого Лютер бесчисленное количество раз видал своими глазами во всяких видах, являлся для него «князем мира сего» в самом буквальном, в самом осязательном смысле. Все физическое и моральное зло, какое только существует в мире, или, вернее, все, что Лютер признавал за зло, — все для него было делом черта. При каждом сомнении, родящемся в его душе, Лютер явственно слышит голос черта. Черт говорит для него устами папы и епископов, черт же подсказывает новые учения и не согласным с Лютером протестантам. Черт поднимает войны и мятежи. Черт напускает всякие болезни. «Если есть столько глухих, хромых, слепых, то все это по злобе черта. И точно так же не следует сомневаться, что чума, лихорадка и всякие другие поветрия и язвы все идут от него, как он же поднимает бури, напускает пожары и вызывает дороговизну, уничтожает хлеб и плоды в поле». «По–моему, все слабоумные и сумасшедшие повреждены в своем рассудке чертом. Если же врачи приписывают иногда такого рода болезни естественным причинам, то происходит это оттого, что они не понимают, до чего черт силен и могуч». «Все мы всем нашим телом и имуществом подлежим власти черта. Мы только гости в мире, где он является царем и божеством. Поэтому и хлеб, который мы едим, и питье, которое мы пьем, и платье, которое мы носим, и даже воздух, и все, чем живет наша плоть, ему подвластны». Согласно этому для Лютера почти не существует понятия «несчастный случай». Утонул человек — конечно, его утопил черт. Человек чуть не задохся, подавившись куском хлеба: конечно, его пробовал уморить черт. «Все это делает черт, который подстерегает каждого из нас. А мир не верит, что это черт. Он воображает, что это случай». Рассказам о том, как черт утаскивает грешников и свертывает им шею, Лютер верит безусловно. Он часто поминает такие истории в своих проповедях и прибавляет: «Все это ничуть не пустые и вздорные рассказы, чтобы пугать людей: это поистине ужасные происшествия, а не детские сказки, как полагают умники». Лютер верит и в то, что черт может приживать с женщинами детей. Лютер, конечно, верит безусловно и в силу колдунов. «Ведьмы это злые чертовы б…., которые воруют молоко, поднимают бури, ездят на козлах и метлах, летают на плащах, портят и калечат всячески людей, мучат детей в колыбели, расстраивают супружество и производят всякое такое чародейство. Они могут придавать вещам другой вид, так что кажется вол или корова там, где на самом деле человек; они могут воспламенять людей к любви и разврату и могут делать много всяких таких бесовских штук». «Чертовы распутники колдуны часто делают так, что гроза ударяет в скотину, в хлеб, в дома и в дворы не потому, чтобы черт и сам без колдунов этого не мог. Но так как он князь мира, то он желает себе божеских почестей и из–за этого берет себе людей на службу». Когда в 1538 г. Спалалатин ему рассказал, как в Альтенбурге одна девочка, испорченная колдуньей, плакала кровью, Лютер заявил: «Таких надо без всякого промедления казнить смертью. Юристы хотят иметь слишком много свидетельств и пренебрегают теми, что у всех на глазах. Недавно у меня было брачное дело: жена хотела ядом извести мужа так, что того стало рвать ящерицами. На пытке она ничего не отвечала: такие кол–дуны немы и презирают наказанье: черт не дает им говорить. Но их поступки достаточно их обличают, и на них надо показывать примеры на страх другим. К ведьмам и колдуньям, которые воруют куриные яйца из гнезд, масло и молоко, не надо иметь никакого снисхождения. Я сам бы стал охотно их жечь, — как писано в Законе, что жрецы начинали побивать камнями преступников». Как проповедовал Лютер, «этот новый Илия и Павел», так проповедовали и другие, пошедшие по его стопам протестантские пророки и апостолы. «Кто пораздумает как следует о грозной власти черта, — восклицал один из них, — тот не Станет говорить вместе с миром: не так страшен черт, как его малюют. Нет, он тогда воскликнет со мною вместе, что черт, князь тьмы, чернее и страшнее всего, что только можно изобразить». И протестантское церковное перо неутомимо рисовало перед глазами верных весь мир, как царство дьявола или, вернее, иерархии дьяволов. Все нравственные поучения в новой церкви принимают демоническую окраску. Всякий порок воплощается в фигуре особого дьявола. Так возникают проповеди и трактаты под заглавиями Saufteufel, Tanzteufel, Hurenteufel, Fluchteufel, Hosenteufel и т. д., и т. д. Богатое собрание таких трактатов было издано в 1569 году под характерным заглавием Theatxum Diabolorum. В нем содержалось 20 таких «чертей», число которых к третьему изданию «Театра» успело возрасти до 34. Вводный трактат носил заглавие Der Teufel Selbst и разбирал все общие вопросы демонологии, которым давались грубо суеверные решения. Книга эта, гласило введение, «полезна не только простым христианам, но и ученым людям, как пасторы, капелланы и другие настоятели церквей, а также, можно прибавить, и для ученых юристов и медиков. Ибо она на множестве примеров показывает, как черт посягает не только на человеческую душу, но и на тело, и на имущество». Различные черти расположены тут «насколько возможно в порядке десяти Божиих заповедей», и таким образом книга эта с ее учениями и наставлениями образует «немаловажную часть нашего христианского катехизиса». «И все это украшено множеством разных любопытных историй, изречений, поговорок, стихов и притч, так что даже светские люди, которым Святое Писание и творения учителей церкви скоро надоедают, прочтут это легко и с удовольствием».

На очень видном месте в этом «Театре» фигурирует Zaubertufel пастора Милихия. «Некоторые не в меру умничающие предиканты, — писал там автор, — утверждают, что не следует много проповедовать о волшебстве, так как это ни к чему: не всякий знает, есть ли волшебство и в чем оно заключается; а говоря о нем много, пожалуй, натолкнешь на более с ним близкое знакомство и на занятия им. На это в ответ я говорю, что по многим и многим местностям это необходимо. Там проповедник должен прилежно толковать народу о колдовстве во всех его видах и формах, чтобы люди, которые этого не знают, поняли, что за вещь колдовство, как оно разнообразно и какой это грех перед Господом». Милихий давал при этом расписание, по каким воскресеньям о чем надо проповедовать: когда о чер–нокнижцах, когда о заклинателях, когда о ведьмах, которых он изображал со всеми классическими их атрибутами. И воззвания ревнителей, подобных Милихию, не оставались тщетны. От конца XVI и от XVII века до нас дошел целый ряд Hexenpredigten, которые их авторы сочли достойными увековечения в печати. Все они дышат несказанным суеверием и жестокостью. Все они взывают к судам, требуя беспощадного гонения на ведьм и угрожая за нерадивость небесным проклятием. И оба главных протестантских толка — лютеранский и кальвинистский — соперничают при этом в подобной ревности о вере. Один из самых безжалостных подстрекателей к травле на ведьм был славный кальвинистский теолог XVI века Ламберт Даней. Если власти не будут всеми мерами искоренять ведьм, говорил он, то ведьмы сами истребят всех христиан. «В некоторых странах они уже стали так дерзки и заносчивы, что от них можно открыто слышать: нам бы найти только какого–нибудь знатного и знаменитого человека в полководцы, так мы при нашей многочисленности могли бы пойти в поход на очень могущественного короля и победить его своим искусством». Что же удивительного — так заключают католические историки свой обвинительный акт, — что к исходу XVI века народ был окончательно запуган и сбит с толку. Что же удивительного, что ему всюду теперь мерещились привидения, черти и колдуны? «Кто же у нас не видывал и не слыхивал всякого рода привидений, их стонов и воя, шороха, стука бросаемых ими предметов, хлопанья крышками гробов, разверзания могил и тому подобных вещей? И разве не видим мы ежедневно многих видений в воздухе, на земле и на воде, когда предстоит кому–нибудь утонуть или вообще потерпеть несчастье?». Так восклицал в 1591 г. Иоанн Мюнстерский. Таково было и поведение народа. «До чего мы дошли? — писал в 1602 году Преторий. — Стоит у нас приключиться какой–нибудь беде с человеком или со скотиной, сейчас кто–нибудь восклицает: Нет, это неспроста. Тогда один начинает думать на того, другой на другого. Сначала об этом шепчутся потихоньку, потом кричат и громко: Такой–то или такой–то это сделал. Так беда солится бедой и горе громоздится на горе!» Так и пришло дело к тому, что возможность обвинения в колдовстве стала висеть над головою каждого, как Дамоклов меч. Так и образовалось положение, при котором «честный человек с добрым именем действительно мог гораздо безопаснее, безмятежнее и спокойнее жить среди турок и татар, нежели среди немецких христиан» (Мейфарт).

Протестантские историки, говорит Дифенбах, подводя итоги спору, желают возложить ответственность за все это на Иннокентия VIII и Malleus Maleficarum. Нет, если уже искать тут личность, которая всего более виновна, то личность эта Лютер. И если искать книгу, которая больше всего содействовала распространению такого бреда, то книга эта — Малый Лютеров катехизис. Как ни прискорбно было появление Malleus, но оно не было особенно опасно, так как это была книга для немногих. Напротив, катехизис с детства вдалбливался в голову всякому протестанту, приучая его вечно бояться козней сатанинской силы и превращая для него учение о колдовстве в догмат веры. А проповедь церковная и популярная протестантская литература довершали дело. И какой резкий контраст с протестантским раздуванием страха перед чертом представляет народно–воспитательная политика римской церкви. Как мало и как осторожно говорит о дьяволе и о волшебстве Канизиев катехизис. Как редки католические проповеди, где поминалось бы о ведьмах. Что же касается так называемой протестантской Teufelliteratur, то она по достоинству была оценена современным ей католическим духовенством. Его советы побудили, например, Альбрехта V Баварского безусловно запретить в своей стране книжки, где в заглавии фигурирует черт, причем герцог дал этому и следу–юшую справедливую мотивировку: «Хотя, по–видимому, такие книжки и преследуют цель обуздания пороков, но в сущности они способствуют лишь укреплению царства того, чьим именем они надписаны». Если же, несмотря на подобную разумную политику римской церкви, иные из католических территорий Германии устраивали в конце XVI и в начале XVII вв. не менее злые гонения, чем протестантские страны, то объяснение этому налицо. У нас есть целый ряд свидетельств, что в это время и католические страны до мозга костей поражены были тайною протестантской пропагандой и совершенно ускользали из–под духовного руководства оставшихся верными Риму пастырей. Такое же объяснение подходит и к католической Франции, где стихнувшие было процессы ведьм вспыхнули с новой силой в эпоху религиозных войн, когда Францию разъедал яд гугенотских учений. Известно, как de Beze, этот кальвинистский Меланхтон, громил французские парламенты за слабость, которую они проявляют в преследовании ведьм.