Вексель Судьбы. Книга 1
Шрифт:
Разумеется, майор контрразведки заштатного гарнизона не имел полномочий для решения задач подобной сложности. Однако благодаря моему демаршу и его впечатлительности наступившую ночь я провёл в относительно сносных условиях офицерской казармы, предварительно получив возможность хорошо поужинать в столовой и насладиться свежим элем — чтобы купить виски, нужно было выходить в город, чего мне не могли позволить.
7/X-1941
Из-за уникальности моего случая и вопиющей нерасторопности англичан я проторчал в комендатуре Глазго все выходные и понедельник. В город меня по-прежнему не выпускали и единственным
За вынужденным бездельем в ожидании своей участи я также имел возможность слушать по радиоприёмнику советские и немецкие станции. Из их сообщений с поправкой на очевидные пропагандистские преувеличения становилось ясным, что ситуация на русских фронтах ухудшается день ото дня. Финны заняли Петрозаводск, вермахт от Смоленска и Рославля неудержимо наступает на Брянск и Вязьму, поглощая в «котлах» дезорганизованные части Красной Армии. По моим прикидкам, идти до Москвы немцам оставалось чуть более ста пятидесяти километров, и хотя благодаря открывшемуся внутри меня мне внутреннему знанию я понимал, что взять советскую столицу вермахту будет не под силу, плохие новости с фронтов вызывали во мне раздражение и нервозность.
Единственным приятным известием стало завершение переговоров в Москве с участием Англии и США, на которых последние подтвердили обязательство регулярно отправлять в Россию корабли с военной помощью. Ведь практически единственным способом для меня добраться до России было присоединиться к подобного рода английскому морскому эшелону.
Наконец, утром седьмого октября мне предложили пройти в автомобиль, который в сопровождении лейтенанта и двух конвойных матросов перевёз меня, как выяснилось потом, на военную базу под Гуллем.
Весь вечер и половину ночи мне пришлось общаться с двумя господами в штатском, один из которых прекрасно владел русским языком. Они желали знать обо мне абсолютно всё — моя легенда вполне позволяла им многое рассказать, однако с целью сохранения требуемого ореола своей миссии и невозможности раскрывать «секреты» я нарочно выдавал им информацию дозировано, скупо и с изображением напряжённой внутренней борьбы.
Моё положение осложнялось тем, что я убедительно просил англичан не сообщать обо мне в советское посольство, мотивируя эту просьбу опасением «старых репрессий» и необходимостью реабилитировать себя в очном разговоре с высоким московским начальством.
Англичане меня прекрасно поняли, однако взамен назвали собственную цену, предложив тайное сотрудничество. И я был вынужден в очередной раз разыграть прилив переживаний, запросив у них «хотя бы сутки на обдумывание».
8/X-1941
Разумеется, на следующей встрече я дал согласие на вербовку и подписал для этого несколько бумаг. Приятной неожиданностью стало немедленное переселение меня в комфортабельную гостиницу и посещение с большой компанией английских офицеров ресторана, где меня множество раз сфотографировали, после чего по пути в гостиничный номер со мной как бы ненароком пересеклась и познакомилась молодая красавица. Всё это было до смеха тривиально, предсказуемо и совершенно ненужно, однако поскольку выбора у меня не имелось, я позволил английским разведчикам проделать со мною всё, что они хотели.
10/X-1941
Весь четверг и половина пятницы прошли в прогулках по неприветливым улочкам осеннего Гулля, и я уже готовился к продолжению этого безрадостного занятия на предстоящие выходные, как в конце дня русскоговорящий
Там я узнал, что уже завтра меня доставят на борт военного корабля, которому предстоит сопровождать в Россию конвой с грузами. Затем он приказал мне заучить наизусть московский адрес и телефон некоего адвоката Первомайского, с которым мне предстоит поддерживать связь. Разумеется, я сделал всё, что меня просили сделать, и шумный пятничный вечер был проведён в доброй компании моряков, лётчиков и каких-то двух местных дельцов.
Утром следующего дня, в субботу, мы выехали на автомобиле в Ливерпуль, откуда на катере добрались до стоящего на якорной бочке эсминца. Там мой куратор передал меня в ведение командира, я его поблагодарил и на том мы распрощались.
13-30/X-1941
Больше двух недель наш эсминец в составе большого морского конвоя пробирался к русским берегам. Шли медленно, подолгу простаивая в туманной мгле и совершая многочисленные труднообъяснимые манёвры, призванные не дать себя обнаружить немецким подводным лодкам.
За дни похода я неплохо подружился с офицерами команды и, полагаю, что оказал некоторым из них добрую услугу, поведав о том, что обладаю твёрдой уверенностью в безопасности нашего путешествия в Россию и их последующего возвращения домой. Почувствовав внутри меня дар предвидения, некоторые стали просить меня заглянуть и в более далёкое время — однако в нём мне виделся едва ли не сплошной мрак, и я вежливо заявил о своей неспособности заглядывать в будущее более, чем на один месяц.
Тридцатого октября без помех и потерь наш конвой прибыл в порт Архангельска. Перед тем как сходить на берег, я осушил со своими свободными от вахты друзьями по полному стакану виски… и через каких-то двадцать минут давал показания уже в совершенно другом мире — в тесном, заплёванном и насквозь прокуренном кабинете начальника припортового управления НКВД.
31/X-1941
Меня разместили в значительно менее комфортабельной, нежели в Шотландии, одиночной каморке гауптвахты, откуда весь вечер и следующий день регулярно вытаскивали для общения с различными военными и штатскими товарищами. Уровень их интеллекта убивал меня — моей очевиднейшей ошибкой являлось распространение опыта моего общения с московскими чекистами на остальную часть России. Кормить стали крайне скудно и всего один раз в день. Если бы я не захватил с английского эсминца немного хлеба и банку сардин, то после вполне сносного по меркам военного времени питания на флоте Его Величества столь резкий перепад мог бы стоит моему отвыкшему от невзгод организму болезненного и никому не нужного расстройства.
Прежде всего, всем своим видом и поведением я подчёркивал, что безудержно ряд возвращению на Родину и горю стремлением прибыть в столицу для доклада перед своим начальством. В мои советские документы было вписано имя некоего Матвея Розена, имя которого, я полагал, в своё время должно было быть согласовано Рафом с Лубянкой, поэтому я потребовал сообщить телеграммой о моём прибытии «куда надо».
Однако никаких перемен в моём положении не происходило, и к исходу второго дня заточения мне пришлось обратить на себя внимание дежурного громким стуком в дверь. Я потребовал, чтобы меня немедленно проводили к начальству, угрожая в противном случае «серьёзными последствиями». Полагаю, что в порыве своего праведного гнева я произвёл должное впечатление, поскольку уже спустя полчаса был доставлен в кабинет к заместителю начальника городского НКВД.