Вексель Судьбы. Книга 1
Шрифт:
Не дав ему толком подготовиться к разговору, я с порога спросил, какие из моих документов вызывают сомнение и препятствуют отправке меня в Москву. Он замялся и начал говорить что-то про мой паспорт.
— Срок действия моего служебного загранпаспорта не истёк, визы на въезд в СССР для совграждан давно отменены, что тогда вас не устраивает? — продолжил я свой натиск.
— Но сами знаете, военное положение… Опасность шпионов, диверсантов…
— Вам следует поискать шпионов в других местах. Согласитесь, что это просто глупо полагать, что немецкому шпиону могло прийти в голову ехать в СССР
Капитан госбезопасности буквально вперился в меня выпученными глазами, а лицо его начало краснеть. Было видно, что он в принципе не допускал, что задержанные могут разговаривать с ним в подобный манере, и ему становилось не по себе. С другой стороны, перед ним стоял, как я ненароком подслушал слетевшее с уст охранника выражение, «столичный тип», пока что никем не разоблачённый и не осуждённый, от которого, если что окажется не так, можно было и схлопотать по фуражке.
Я же принял решение идти до конца и в открытую объявил, что являюсь советским нелегалом, возвращающимся из фашистской Германии с информацией исключительной, стратегической важности, которую с нетерпением ждут в Москве и от которой зависит весьма многое.
— Понимаю, — пропыхтел в ответ капитан, — но почему я должен вам верить?
— Потому, — ответил я, выкладывая ему на стол свои германский и шведский паспорта, — что фашистский разведчик не преминул бы от всего этого освободиться!
— А почему вы не могли передать свою информацию по обычным каналам?
— По каким это обычным? Телеграммой с берлинского почтамта, что ли?
Капитан на миг замялся, однако вновь начал что-то бормотать насчёт военной обстановки и предосторожностей.
— Знаете что, — сказал я тогда, — я вижу, что вам здесь в тылу пока трудно понять, что происходит на фронтах. Позвольте в таком случае вас заверить, что как только в Москве поймут, по чьей вине добытые мной стратегические сведения задерживаются уже третьи сутки, у вас очень скоро появится возможность оценить их важность на передовой. Или в тыловых частях другого рода. Поэтому будьте любезны — предоставьте мне возможность выехать в столицу с любым сопровождением! Я обещаю, что в этом случае о вас там услышат только слова благодарности!
Мой план сработал идеально, и тем же вечером меня доставили на железнодорожную станцию, где находился прицепленный к товарному эшелону вагон для перевозки заключённых. Вагон возвращался пустым в городок с названием Котлас, откуда в нём, по-видимому, накануне доставили сюда группу лагерников. Перед отгороженной решёткой секцией, в которую не хотелось заглядывать, в вагоне имелись два нормальных купе, в одном из которых вместе с четырьмя вооружёнными охранниками я и выехал из Архангельска.
При всей двусмысленности моего положения, в глазах этих конвоиров, возвращавшихся в Котлас, я являлся просто добрым попутчиком. Как только состав тронулся, они угостили меня хлебом с окаменевшей колбасой и разлили из армейской фляги спирт, который мне пришлось пить в неразбавленном виде. За сутки с лишним пути я услышал от них огромное количество советских новостей и слухов —
2/XI-1941
Ещё в Архангельске меня предупредили, что вагон проследует по новой ветке Севжелдорстроя на Котлас, и чтобы не потерять курс на Москву, на станции Коноша мне надлежит сойти и обратиться к тамошнему начальнику какого-то «особого пункта».
Распрощавшись со своими спутниками, я сошёл в названном месте и отправился на поиски нужного учреждения. Разыскать его оказалось делом нехитрым — «особый пункт» располагался в просторном двухэтажном деревянном бараке вместе с райотделом НКВД, телеграфной станцией, ЗАГСом и похоронной контрой.
Оказывается, местные чекисты поработали на славу — здесь меня не только ждали, но даже уже и получили обо мне некоторые сведения из Москвы: я увидел, как здешний начальник, молодой старший лейтенант с перекошенным по причине какой-то травмы лицом — отчего на нём постоянно присутствовала гримаса равнодушной угрюмости, — уяснив, кто стоит перед ним, сразу же извлёк из сейфа и разложил на столе несколько депеш и странного вида лист рулонной бумаги с тёмным размытым изображением.
Присмотревшись повнимательнее, я понял, что странный рулон представляет собой фототелеграмму, с помощью которой в эту глушь с Лубянки переслали фотоизображение человека, именем которого я представлялся.
К счастью, фотопортрёт Матвея Розена дошёл сюда по проводам столь тёмным и размытым, что с известной долей погрешности любой мужчина мог бы за него сойти.
Значительно хуже было то, что в депешах содержались подробности ориентировки по моему персонажу, которых я знать не мог.
Я заявил, что срочно нуждаюсь в проездных документах и транспорте до Москвы, на что мне было велено повременить и ответить по «ряду пунктов».
Началась внешне спокойная, однако достаточно напряжённая беседа, которая на самом деле была допросом. Я старался вести разговор уверенно и бойко, и сначала мне везло: формулировки, которые я использовал для ответов на вопросы о родственниках и о странах своей закордонной службы, было трудно оспорить. Правда, с местом рождения вышла осечка: я сказал, что родился в Москве, в то время как товарищ Розен по документам был уроженцем Гомеля. Лейтенант побледнел и уже изготовился обрушиться на меня — однако я сумел выкрутился, сообщив, что в силу особенностей профессии имею две метрики.
Когда мне был задан «секретный» вопрос о курирующеё меня «инстанции», я ответил чистую правду — всё, что знал о своём начальстве по состоянию, имевшему место несколько лет назад. Правильное произнесение мною названий главка и его отделов однозначно подтверждали мою причастность к главной советский спецслужбе и я уже был готов торжествующе взглянуть на своего мучителя, как тот попросил меня озвучить фамилию куратора.
Я самонадеянно назвал фамилию руководителя иностранного отдела Слуцкого, благодаря которому началось моё сотрудничество с советской разведкой, и был уверен, что после этого провинциальный инквизитор от меня отстанет.