Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Земцов Владимир Николаевич

Как известно, еще в ходе военных действий против Наполеона (определенно с 1815 г.) Толь начал работать над историческим трудом, своего рода журналом военных действий. Примерно в 1816 г., когда Александр I поручил А.-А. Жомини заняться историей Наполеоновских войн, Толь передал ему все разработанные уже материалы по 1812 г. В качестве переводчика и интерпретатора к нему был прикомандирован служивший под начальством Толя в 1812 г. квартирмейстерский офицер Д. П. Бутурлин. Позже, в 1817 г., в связи с отъездом Жомини из России, за историю Наполеоновских войн снова взялся Толь. Картографический материал для его труда готовил А. И. Хатов, начальник 1-го отделения канцелярии генерал-квартирмейстерской части, который, вполне понятно, ориентировался на указания и материалы Толя [309] .

309

Тартаковский А. Г. Труд К. Ф. Толя… С. 380–408; Его же. Неразгаданный Барклай С. 67–68.

В 1822 г. в «Отечественных записках» было опубликовано «Описание сражения при селе Бородине…» Толя [310] , а в 1839 г. вышло отдельной книгой на русском, французском и немецком языках. Изменил ли Толь, и насколько, свой первоначальный взгляд на действия противника при Бородине? Еще в 1815 г., только начав работу над трудом, Толь обратился в Коллегию иностранных дел с просьбой предоставить ему документы наполеоновского командования, захваченные у отступавших французов. Документы он не получил, так как оказалось, что они находятся у А. А. Аракчеева. Поэтому Толю ничего не оставалось, как воспользоваться уже опубликованными на Западе работами Лабома, Водонкура и, конечно же, 18-м бюллетенем. Однако это обращение к материалам неприятельской стороны нисколько, по замыслу автора, не должно было повлиять на главную

цель работы, которая заключалась в том, чтобы выставить действия русского командования, а значит, и самого Толя, в наиболее благоприятном свете. Хотя автор в работе 1822 г. и конкретизировал действия отдельных соединений Великой армии, но делал этот так, чтобы не поставить под сомнение основной тезис своей работы, а скорее наоборот, чтобы подтвердить его. Главной целью Шевардинского редута, писал он, было «открыть настоящее направление неприятельских сил» и «главное намерение императора Наполеона» [311] . Численность русских войск Толь определяет в 112 тыс. и 640 орудий, а французских – в 185 тыс. и более чем в 1 тыс. орудий. Неприятель, выходя к «флешам» утром 26 августа, якобы неоднократно «прогонялся» в лес, что дало в дальнейшем возможность ряду авторов сделать из этого «парочку отбитых атак». «Флеши», как можно было понять из текста, были окончательно захвачены французами после ранения Багратиона около или даже после полудня. Знаменитая же атака батареи Раевского силами Морана и контратака А. П. Ермолова состоялись еще до ранения Багратиона и взятия укреплений левого фланга. «Около двух часов пополудни» неприятель вновь попытался захватить Курган, кавалерия Нансути и Латур-Мобура атаковала пехоту, возле него стоявшую, но была отбита. После чего неприятель «потянулся» на левое крыло русских, но здесь его действия были остановлены удачным рейдом Уварова. Только спустя какое-то время неприятель вновь атаковал Курганную высоту и, двинув вперед Молодую гвардию, смог овладеть ею, но оказался не в состоянии двинуться вперед. Около 6 вечера удачные действия нашей артиллерии заставили умолкнуть батареи неприятеля по всей линии. Около 9 вечера французы попытались было овладеть д. Семеновское, но были вытеснены оттуда лейб-гвардии Финляндским полком, который якобы «удержал оную за собою»! Потери Великой армии Толь исчислял в 9 убитых и 30 раненых генералов, более 1,5 тыс. убитых офицеров и до 50 тыс. рядовых. Было захвачено 10 пушек. Русские же потери составили 25 тыс. убитыми и ранеными, около 800 офицеров и 13 генералов. Русские потеряли 13 орудий. Причины последующего ухода с поля боя и сдачи Москвы Толь объяснял тем, что якобы так и было задумано русским командованием с самого начала. Само же сражение имело целью «ослабить неприятеля, затем заманить его в Москву», где и «приготовить ему неизбежную гибель» [312] .

310

Отечественные записки. 1822. № 28. С. 145–193.

311

Бородино. Документы. Письма. Воспоминания. М., 1962. С. 318.

312

Там же. С. 320–321, 326, 328–330. На рукописи Сен-При, начальника штаба Багратиона, Толь, препровождая ее Михайловскому-Данилевскому, указал, что из числа русских войск, не принимавших участия в бою, оставалось только 2 полка гвардии и 6 батальонов егерей, в то время как у французов вся гвардия силой в 30 тыс. не была введена в дело (Харкевич В. П. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1910. Вып. 1. С. 170. Примеч.). На сознательное искажение Толем событий и на его «авторские приемы», использовавшиеся с этой целью, уже обращали внимание отечественные авторы (См., например: Васильев А. А., Ивченко Л. Л. Девять на двенадцать, или Повесть о том, как некто перевел часовую стрелку // Родина. 1992. № 6–7. С. 62–67).

Так начинала складываться официальная традиция «русского Бородина», хотя и опиравшаяся на объяснимое ощущение победы, испытанное русской армией к концу сражения, но прибегавшая при этом к сознательным искажениям. Последнее преследовало две цели: во-первых, оправдательную (что было вполне объяснимо в случае с Толем, за спиной которого довольно ясно вырисовывалась фигура его начальника М. И. Кутузова [313] ), а во-вторых, идейно-политическую, связанную с деятельностью крепостнических кругов, насаждавших псевдопатриотические и, до известной степени, антизападнические настроения в русском обществе.

313

2 января 1825 г. Толь писал Д. П. Бутурлину, что в течение всей кампании 1812 г. был только «орудием» Кутузова (ОР РГБ. Ф. 344. № 256. Л. 165об.; см. также: Письмо графа Толя к Д. П. Бутурлину // РА. 1873. Кн. 3. Стлб. 415).

Могло ли этому что-либо противостоять? Да, наряду с официозной трактовкой, в ходе самой войны возникла и иная тенденция, духовно ей противостоящая. Она была представлена людьми декабристского поколения. Вопреки клерикально-монархическому поношению европейцев, пришедших с Наполеоном в Россию, эти люди видели в Западе не только угрозу русской жизни, но и источник свободолюбивого духа. Подобно будущему декабристу Н. И. Кривцову, который спасал раненых французов в Москве от казаков, они видели в своих противниках не только исчадие ада, но и людей, завлеченных в русские пределы тираном-честолюбцем. К 1813 г. оформилась своеобразная группа, называемая «рейхенбахским кружком» и состоявшая в основном из гвардейских и квартирмейстерских офицеров, озабоченных сохранением памяти 1812 г. [314]

314

Полагаем, что утверждение, высказанное в свое время А. Г. Тартаковским о том, что русская историография 1812 г. зародилась еще в ходе самой войны (Тартаковский А. Г. У истоков русской историографии 1812 года // История и историки. Историографический ежегодник. 1978. М., 1981. С. 67–95), сегодня выглядит уже вполне доказанным.

Пожалуй, наиболее известным среди них был Федор Николаевич Глинка (1786–1880), участвовавший в Бородинском сражении как адъютант М. А. Милорадовича. В 1814–1815 гг. он издал знаменитые «Письма русского офицера» [315] , своего рода, как заметил А. Г. Тартаковский, «ретроспективно обработанный дневник». Глинка «кипит злобой против злодеев», но это не мешает ему постоянно упоминать французские книги и Шиллера. Пытаясь понять, что двигало солдатами Великой армии в Бородинском сражении, яростно оспаривавшими русские позиции, он пишет о хитрости «честолюбивого вождя», который льстил «страстям и потакал распутству», «не щадит ни вина ни улещений». Явно воспользовавшись 18-м бюллетенем Великой армии, который Глинка мог прочесть чуть ли не в любой европейской газете, он писал о том, что французы сделали в день битвы 60 тыс. выстрелов, и, пользуясь какими-то иными сведениями, о выходе из строя 40 генералов (в действительности же было убито и ранено до пяти десятков!). Не собираясь преувеличивать степень успеха русских войск, Глинка писал: «Вечер наступал, и неприятель начал уклоняться. Русские устояли!»

315

Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. М., 1814–1815. Ч. 1–8.

В отличие от «Писем…» Глинки, Дмитрий Иванович Ахшарумов (1785–1837), в день Бородина капитан Апшеронского полка и адъютант П. П. Коновницына, издал работу иного жанра – «Историческое описание войны 1812 года», вышедшую в первом варианте анонимно в 1813 г. [316] Ахшарумов был чужд взгляду на Наполеона как на «исчадие» Французской революции. В самом описании действий наполеоновской армии в Бородинском сражении у него нет ни грана пренебрежения к противнику. Так, автор отмечал: «…французские чиновники утверждают, что Наполеон, против своего обыкновения, во время Бородинского сражения худо поддерживал деланные войсками его атаки, то есть, что войски атакующие не были последуемы другими в достаточных силах для пособия первым… Кажется однако, что столь большой ошибки нельзя приписывать Наполеону» [317] . И вместе с тем в основе описания Ахшарумовым Бородинского сражения, наряду с официальными сообщениями, были все те же материалы Толя! В этом нетрудно убедиться, сопоставив между собой тексты черновика «Реляции…» и «Описания…» Толя с «Описанием…» Ахшарумова. Правда, цифры русских и французских сил Ахшарумов дает несколько иные – 108 тыс. у русских и 180 тыс. у неприятеля; потери русских – 10 тыс. убитых и 14,7 тыс. раненых, о французских же потерях он предпочел не говорить, отметив только, что «неприятель потерял больше». Но самым поразительным было то, что Ахшарумов даже не собирался опровергать известный тезис о «стихийных факторах» гибели Великой армии! Он только указал, что Наполеон вторгся, не имея «точных понятий о духе, обычаях, силах и способах народа», и «что если трудно побеждать людей, то преодолевать Природу и стихии еще труднее…» [318] .

316

В 1819 г. книга вышла вторично, с указанием

имени автора и в заметно расширенном виде, с описанием Бородинского сражения.

317

Ахшарумов Д. И. Описание войны 1812 года. СПб., 1819. С. 116. Примеч.

318

Там же. С. 115, 117–118, 292. Позже Д. И. Ахшарумов станет генерал-майором, составителем, при поддержке М. М. Сперанского, «Свода военных постановлений», первого отечественного опыта кодификации военного законодательства. Его сын, Дмитрий Дмитриевич Ахшарумов (1823–1910), станет петрашевцем, последователем Ш. Фурье. Первоначальный приговор к расстрелу был заменен ссылкой в арестантские роты. После освобождения он окончил медико-хирургическую академию и стал известным врачом, автором многих трудов по медицине. Другой его сын, Николай Дмитриевич (1819–1893), известный беллетрист и критик, вступит в полемику вокруг романа Л. Н. Толстого «Война и мир», затронув в том числе и строки, написанные о Бородинском сражении.

Не меньший интерес представляет описание Бородина, сделанное Петром Андреевичем Чуйкевичем (1783–1831), также близким к «рейхенбахскому кружку» ревнителей памяти 1812 г. В день Бородина Чуйкевич в чине подполковника был адъютантом М. Б. Барклая-де-Толли. В 1813 г., уже будучи полковником, он издает две интересные книги: «Рассуждения о войне 1812 года» и «Покушение Наполеона на Индию 1812 года…» [319] . Основной пафос обеих книг заключался в прославлении того образа войны, который избрала Россия – уклоняясь длительное время от генерального сражения, ослабляя неприятеля, заманивать его в глубь страны. В условиях, когда еще шла война с Наполеоном («Рассуждения…» вообще написаны в начале 1813 г.), автор счел необходимым приложить усилия, чтобы развенчать «предусмотрительность и искусство» Наполеона. Затронув потери Великой армии в Бородинской битве, Чуйкевич писал о 18 тыс. убитых, пленении 1 генерала, 35 штаб – и обер-офицеров и 1140 нижних чинов, о захвате 5 пушек [320] . Как видим, эти цифры, хотя и завышенные, выглядели вполне реалистично. Будучи фактическим руководителем особой канцелярии Барклая, осуществляя разведывательную деятельность, Чуйкевич смог опубликовать немало трофейных французских документов, в частности приказ по некоторым частям императорской гвардии о перекличке и подготовке к генеральному сражению, отданный 4 сентября. В нем говорилось о том, что «гвардейцы, находящиеся при обозе, должны быть призваны в полки, а на место их поступят туда больные и те, которые не в состоянии быть в сражении» [321] . Другие приказы, отданные также по гвардии, в июне – августе 1812 г., ясно говорили о прогрессирующем разложении армии и о попытках поддержания должной дисциплины со стороны командования [322] .

319

Чуйкевич П. А. Рассуждения о войне 1812 года. СПб., 1813; Его же. Покушение Наполеона на Индию 1812 года, или Разговор двух офицеров российского и французского на аванпостах армий… СПб., 1813.

320

Чуйкевич П. А. Рассуждения… С. 44.

321

Чуйкевич П. А. Покушение… С. 37.

322

Там же. С. 33–37.

Повествуя об историографической традиции Бородина, возникшей вокруг «рейхенбахского кружка», нельзя не остановиться на еще одной фигуре, влияние которой на первых историков 1812 г. демократического и либерального направления было несомненным. Это – М. Б. Барклай-де-Толли. Еще осенью 1812 г. им была подготовлена своего рода оправдательная записка «Изображение военных действий 1-й армии», опубликованная только в 1858 г., но к тому времени широко известная в многочисленных списках. «Изображение…», написанное в жестко реалистичном духе, чуждом малейшего псевдопатриотического пафоса, объясняет многие «необъяснимые» обстоятельства в действиях русских войск, например постройку и длительную защиту большими силами Шевардинского редута. По мнению Барклая, левый фланг, который первоначально опирался на этот редут, было решено, по вполне оправданным настояниям Багратиона, «загнуть» назад. Но это решение вследствие вялости и стремления к постоянным компромиссам главнокомандующего Кутузова и упорства в ошибках Л. Л. Беннигсена было выполнено только частично, в результате чего 24 августа вся 2-я армия была втянута в ненужный Шевардинский бой. Хотя Барклай предлагал Кутузову, видя намерения неприятеля, передвинуть все войска влево, уперев правый фланг в Горки, а всю 2-ю армию поставить в районе Старой Смоленской дороги, но туда ушел только корпус Тучкова, и передвинут он был только поздно вечером и ночью с 24-го на 25-е [323] . Рукопись Барклая не только объясняла причины Шевардинского боя, вынужденного для русских, но и ставила под сомнение целесообразность расположения всей русской армии к утру 26 августа. Из дальнейшего изложения событий неизбежно вытекал вывод о том, что в течение боя 26 августа вся инициатива полностью была в руках неприятеля, русские резервы, спешно перебрасывавшиеся с северного фланга, подходили поздно и еле-еле успевали затыкать разрывы в русской обороне, неся при этом неоправданно тяжелые потери. Вместе с этим Барклай постарался показать в наиболее выгодном свете действия тех войск, которые находились под его непосредственным командованием в день генерального сражения. Так, оказалось, что 26-я пехотная дивизия, стоявшая возле Курганной высоты, к 11 часам уже дважды отразила неприятеля, а затем, «около часа», неприятель, все-таки захватив ее, был по инициативе А. П. Ермолова контратакован и отброшен, потеряв до 3 тыс. человек. В ходе этого боя неприятельская кавалерия одновременно атаковала 4-й пехотный корпус, стоявший где-то возле Кургана, но была отбита Перновским пехотным и 24-м егерским полками. В дальнейшем, после окончательного взятия Кургана французами и кавалерийского боя к востоку от него, неприятель отвел основные массы войск за высоту, оставив только цепь стрелков. Это дало возможность Барклаю, энергично готовившему войска к возобновлению сражения 27 августа, приказать Милорадовичу занять эту высоту на рассвете [324] .

323

Барклай-де-Толли М. Б. Изображение военных действий 1-й армии в 1812 г. // Бородино. Документы. Письма. Воспоминания. № 179. С. 331–332.

324

Там же. С. 333–336.

При всем доверии к утверждениям и оценкам Барклая, нельзя не отметить два момента. Во-первых, когда писалось «Изображение…», в руках Барклая не было никакой оперативной документации и многое излагалось по памяти, что побуждало его иногда к достаточно вольной интерпретации событий и к тому, чтобы выдавать субъективные впечатления за мнение беспристрастного наблюдателя. Во-вторых, Барклай прибег к тому же приему в обращении со временем, какой использовал и Толь: применительно к действиям тех войск, которыми он сам руководил, Барклай время «растягивал» для того, чтобы втиснуть в него как можно большее количество неприятельских атак. Поэтому-то и первое взятие Курганной высоты французами произошло только около часа. Этот отпечаток пристрастности к событиям Бородина в записке Барклая был обусловлен вполне объяснимым стремлением оправдать себя в тяжелый период несправедливого удаления от дел [325] .

325

Напомним, что «Изображение…» было опубликовано только в 1858 г. (ЧОИДР. 1858. Кн. IV. 2. С. 1 –32), но и после этого долгое время не было известно широкой публике. Военный историк Скугаревский, готовя в начале ХХ в. работу о Бородинском сражении, удивлялся, почему «Изображение…» Барклая «все еще не напечатано» (Скугаревский А. П. Указ. соч. С. 115).

К началу 20-х гг. XIX в. традиция, возникшая было вокруг «рейхенбахского кружка», почти угасла. Вся историография 1812 г. оказалась втиснутой в рамки официально-монархического курса [326] . Немалую роль, как считал Тартаковский, сыграл страх императора Александра I перед духом «вольности и неповиновения», который мог возникнуть при обращении к событиям 1812 г. Наконец, тот же Тартаковский указывал на сближение Петербурга с бурбоновской Францией, что заставляло Александра I приглушать общественное звучание темы Отечественной войны [327] .

326

В серьезном исследовании нуждается тема памяти в сознании и в деятельности Александра I. При всей безусловной глубине воздействия на него великих событий 1812 г, невозможно не заметить определенное безразличие его в последующие годы к данной теме. Так, он не посетил ни одного из мест великих сражений войны, в том числе и Бородинское поле, явно не спешил с созданием полномасштабного исторического труда о событиях этой войны. Отчасти это можно объяснить заинтересованностью Александра прежде всего в показе роли России как освободителя Европы, но не в том, чтобы муссировать идею о враждебности их интересов.

327

См.: Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика.